Главная→Постройки→О чем вы задумались прочитав поэму одиссея. Поэма Гомера «Одиссея. О чем рассказывается в "Илиаде"

О чем вы задумались прочитав поэму одиссея. Поэма Гомера «Одиссея. О чем рассказывается в "Илиаде"

«Одиссея» стала второй после «Илиады» поэмой, создание которой приписывается великому древнегреческому поэту Гомеру. По мнению исследователей, произведение было написано в VIII веке до нашей эры, возможно, немного позже. Поэма разделена на 24 песни и состоит из 12110 стихов. Предположительно, «Одиссея» была создана на малоазийском побережье Эллады, где жили ионийские племена (в настоящее время на этой территории находится Турция).

Вероятно, пра-«Одиссеи» не существует. Тем не менее, многие сюжеты и мифологические герои, упомянутые в поэме, уже существовали на момент создания произведения. Помимо этого, в поэме можно встретить и отголоски хеттской мифологии и минойской культуры. Несмотря на то, что многие исследователи находят в «Одиссеи» черты тех или иных диалектов греческого, ни одному из региональных вариантов языка произведение не соответствует. Возможно, Гомер использовал ионийский диалект, однако огромное количество архаических форм свидетельствует о принадлежности к микенской эпохе. Обнаружены элементы эолийского диалекта, происхождение которых неизвестно. Значительное количество флективных форм, использованное в поэме, никогда не употреблялось в живой разговорной речи.

Как и «Илиада», «Одиссея» начинается с обращения к Музе, которую автор просит рассказать о «многоопытном муже».

Поэма описывает события, произошедшие через 10 лет после падения Трои. Главный герой Одиссей, возвращаясь домой после войны, попал в плен к нимфе Калипсо, которая отказывается отпустить его. Верная жена Пенелопа ждёт Одиссея в Итаке. Ежедневно к ней сватаются многочисленные претенденты на руку и сердце. Пенелопа уверена, что Одиссей вернётся, и отказывает всем. Собравшиеся на совет боги принимают решение сделать своим посланником Афину. Богиня приходит к Телемаху, сыну главного героя, и побуждает его отправиться в Спарту и Пилос, что узнать о судьбе Одиссея.

Нестор, царь Пилоса, передаёт Телемаху некоторые сведения об ахейских вождях, а затем предлагает ему обратиться к Менелаю в Спарте, от которого юноша и узнаёт о том, что отец стал пленником Калипсо. Узнав об отъезде Телемаха, многочисленные женихи Пенелопы хотят устроить засаду и убить его, когда он будет возвращаться домой.

Через Гермеса боги отдают приказ Калипсо отпустить пленника. Получив долгожданную свободу, Одиссей строит плот и отправляется в плаванье. Посейдон, с которым главный герой находится в конфликтных отношениях, поднимает бурю. Однако Одиссею удалось выжить и попасть на остров Схерия. Здесь живут феаки – мореплаватели, обладающие быстроходными кораблями. Главный герой встречает Навсикаю, дочь местного царя Алкиноя, который устраивает пир в честь своего гостя. Во время праздника Одиссей рассказывает о своих приключениях, произошедших с ним до того, как он попал на остров Калипсо. Выслушав рассказ гостя, феаки хотят помочь ему вернуться домой. Однако Посейдон вновь пытается убить ненавистного ему Одиссея и превращает корабль феаков в утёс. Афина превратила главного героя в нищего старика. Одиссей отправляется жить к свинопасу Эвмею.

Возвращаясь домой, Телемах смог избежать засады, устроенной женихами его матери. Затем сын главного героя отправляет к свинопасу Эвмею, где и встречает своего отца. Придя во дворец, Одиссей обнаружил, что его никто не узнаёт. Слуги издеваются и смеются над ним. Главный герой намерен отомстить женихам своей жены. Пенелопа решила устроить соревнование между претендентами на руку и сердце: необходимо пропустить стрелу через 12 колец, воспользовавшись луком её мужа. Только истинный владелец лука смог справиться с этим заданием. Одиссей рассказывает жене тайну, которая была известна только им двоим, благодаря чему Пенелопа, наконец, узнаёт супруга. Разгневанный Одиссей убивает всех насмехавшихся над ним слуг и женихов своей жены. Родственники убитых восстают, но Одиссею удаётся заключить с ними мир.

Несмотря на то, что основная черта характера Одиссея – это героизм, автор не пытается подчеркнуть эту черту. События происходят уже после завершения войны в Трое, то есть, читатель не имеет возможности оценить главного героя на полях сражений. Вместо этого автору хочется показать совершенно другие качества своего персонажа.

Образ Одиссея имеет две непохожие друг на друга стороны. С одной стороны, это патриот, преданный своей родине, любящий сын, супруг и родитель. Главный герой не просто талантливый военачальник, он прекрасно разбирается в торговле, охоте, плотничестве и морском деле. Всеми действиям героя руководит непреодолимое желание вернуться к семье.

Другая сторона Одиссея не так идеальна, как первая. Автор не скрывает, что отважный воин и мореход испытывает удовольствие от своих приключений и в глубине души желает, чтобы возвращение домой затянулось. Ему нравится преодолевать всевозможные препятствия, притворяться и идти на хитрости. Одиссей способен проявить жадность и жестокость. Он, не задумываясь, изменяет своей верной жене, лжёт ради собственной выгоды. Автор указывает на незначительные, но весьма неприятные детали. Например, на пиру главный герой выбирает себе самый лучший кусок. В какой-то момент Гомер понимает, что «перегнул палку», и реабилитирует Одиссея, заставляя его оплакивать погибших товарищей.

Анализ произведения

Хронология событий

Сама одиссея, то есть, странствия главного героя, заняли 10 лет. При этом все события поэмы уместились в 40 дней. Исследователи из Национальной академии наук США, опираясь на упомянутые в произведении астрономические указатели, смогли установить, что главный герой вернулся домой 16 апреля 1178 года до нашей эры.

Предполагается, что персонаж Одиссея появился задолго до создания поэмы. Исследователи считают, что главный герой – догреческая фигура, то есть, образ был создан не самими древними греками, а позаимствован. Перейдя в греческий фольклор, Одиссей получил эллинизованное имя.

В поэме можно обнаружить как минимум 2 фольклорных сюжета. Во-первых, это сюжет о сыне, который отправился на поиски своего отца. Во-вторых, сюжет о главе семейства, который возвращается на родину после долгих лет странствий по тем или иным причинам. Муж, как правило, возвращается в день свадьбы своей жены с другим мужчиной. Супруга, считая первого мужа погибшим, пытается вторично устроить своё счастье. Странника вначале никто не узнаёт, но потом его всё-таки удаётся опознать по какому-нибудь признаку, например, шраму.

Можно провести аналогии не только с древнегреческим фольклором, но и с известными произведениями мировой литературы. Наиболее ярким примером считается роман «Мёртвые души».

Особенности произведения

«Одиссея» имеет симметричную композицию. Это значит, что и начало, и конец поэмы посвящены событиям в Итаке. Композиционным центром становится рассказ главного героя о его путешествии.

Стиль повествования
Описание странствий ведётся от первого лица, то есть, говорит непосредственно главный герой. Особенность является традиционной для произведений данного жанра. Подобный приём известен из египетской литературы. Его часто использовали в фольклоре мореплавателей.

* * *

Путь к Гомеру

Во втором акте шекспировского «Гамлета» появляется бродячая труппа, и один из актеров, по просьбе принца, читает монолог, в котором троянский герой Эней рассказывает о взятии Трои и о жестокостях победителей. Когда рассказ доходит до страданий старой царицы Гекубы – у нее на глазах осатаневший от злобы Пирр, сын Ахиллеса, убил ее супруга Приама и надругался над его телом, – актер бледнеет и заливается слезами. И Гамлет произносит знаменитые, вошедшие в пословицу слова:

Что современному человеку Гекуба, что ему Ахиллес, Приам, Гектор и прочие герои Гомера; что ему их муки, радости, любовь и ненависть, приключения и битвы, отгремевшие и отгоревшие больше тридцати столетий назад? Что уводит его в древность, почему Троянская война и возвращение на родину многострадального и хитроумного Одиссея трогают нас если и не до слез, как шекспировского актера, то все же достаточно живо и сильно?

Всякое литературное произведение далекого прошлого способно привлечь и увлечь человека нового времени изображением исчезнувшей жизни, во многом поразительно не схожей с нашей жизнью сегодня. Исторический интерес, свойственный любому человеку, естественное желание узнать, «что было раньше», – начало нашего пути к Гомеру, точнее – одного из путей. Мы спрашиваем: кто он был, этот Гомер? И когда жил? И «сочинил» ли своих героев или в их образах и подвигах отражены подлинные события? И насколько верно (или насколько вольно) они отражены и к какому времени относятся? Мы задаем вопрос за вопросом и ищем ответа в статьях и книгах о Гомере; а к нашим услугам – не сотни и не тысячи, а десятки тысяч книг и статей, целая библиотека, целая литература, которая продолжает расти и сейчас. Ученые не только обнаруживают все новые факты, имеющие отношение к гомеровским поэмам, но и открывают новые точки зрения на поэзию Гомера в целом, новые способы ее оценки. Была пора, когда каждое слово «Илиады» и «Одиссеи» считали непререкаемою истиной – древние греки (во всяком случае, громадное их большинство) видели в Гомере не только великого поэта, но и философа, педагога, естествоиспытателя, одним словом – верховного судью на все случаи жизни. Была и другая пора, когда всё в «Илиаде» и «Одиссее» считали вымыслом, красивою сказкой, или грубоватою басней, или безнравственным анекдотом, оскорбляющим «хороший вкус». Потом пришла пора, когда Гомеровы «басни» одна за другою стали подкрепляться находками археологов: в 1870 г. немец Генрих Шлиман нашел Трою, у стен которой сражались и умирали герои «Илиады»; спустя четыре года тот же Шлиман раскопал «обильные златом» Микены – город Агамемнона, вождя греческого воинства под Троей; в 1900 г. англичанин Артур Эванс начал уникальные по богатству находок раскопки на Крите – «стоградном» острове, неоднократно упоминаемом Гомером; в 1939 г. американец Блиджен и грек Курониотис разыскали и древний Пилос – столицу Нестора, «сладкогласного витии пилосского», неутомимого подателя мудрых советов в обеих поэмах…

Список «гомеровских открытий» чрезвычайно обширен и до сего дня не закрыт – и едва ли закроется в близком будущем. И все же необходимо назвать еще одно из них – самое важное и самое сенсационное в нашем веке. В ходе раскопок на острове Крите, а также в Микенах, в Пилосе и в некоторых других местах южной части Балканского полуострова археологи нашли несколько тысяч глиняных табличек, исписанных неведомыми письменами. Чтобы их прочитать, потребовалось почти полвека, потому что не был известен даже язык этих надписей. Лишь в 1953 г. тридцатилетний англичанин Майкл Вентрис решил задачу дешифровки так называемого линейного письма «Б». Этот человек, погибший в автомобильной катастрофе три с половиной года спустя, не был ни историком Античности, ни специалистом по древним языкам – он был архитектор. И тем не менее, как писал о Вентрисе замечательный советский ученый С. Лурье, «ему удалось сделать самое крупное и самое поразительное открытие в науке об Античности со времен эпохи Возрождения». Его имя должно стоять рядом с именами Шлимана и Шампольона, разгадавшего тайну египетских иероглифов. Его открытие дало в руки исследователей подлинные греческие документы того же примерно времени, что события «Илиады» и «Одиссеи», документы, расширившие, уточнившие, а кое в чем и перевернувшие прежние представления о прообразе того общества и государства, которые изображены у Гомера.

В начале II тысячелетия до н. э. на Балканском полуострове появились племена греков-ахейцев. К середине этого тысячелетия в южной части полуострова сложились рабовладельческие государства. Каждое из них было небольшою крепостью с примыкавшими к ней землями. Во главе каждого стояли, по-видимому, два властителя. Властители-цари со своими приближенными жили в крепости, за могучими, циклопической кладки стенами, а у подножья стены возникал поселок, населенный царскими слугами, ремесленниками, купцами. Сперва города боролись друг с другом за главенство, потом, около XV столетия до н. э., начинается проникновение ахейцев в соседние страны, за море. В числе прочих их завоеваний был и остров Крит – главный центр древнейшей, догреческой культуры юго-восточного района Средиземноморья. Задолго до начала ахейского завоевания на Крите существовали государства с монархической властью и общество, четко разделявшееся на классы свободных и рабов. Критяне были умелыми мореходами и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами, художниками, знали толк в искусстве, владели письменностью. Ахейцы и прежде испытывали сильное воздействие высокой и утонченной критской культуры; теперь, после покорения Крита, она окончательно стала общим достоянием греков и критян. Ученые называют ее критомикенской.

Землею, постоянно привлекавшей внимание ахейцев, была Троада на северо-западе Малой Азии, славившаяся выгодным местоположением и плодородною почвой. К главному городу этой земли – Илиону, или Трое, – не раз снаряжались походы. Один из них, особенно продолжительный, собравший особенно много кораблей и воинов, остался в памяти греков под именем Троянской войны. Древние относили ее к 1200 г. до н. э. – в пересчете на нашу хронологию, – и работы археологов, копавших Гиссар-лыкский холм вслед за Шлиманом, подтверждают древнюю традицию.

Троянская война оказалась кануном крушения ахейской мощи. Вскоре на Балканах появились новые греческие племена – дорийцы, – такие же дикие, какими тысячу лет назад были их предшественники, ахейцы. Они прошли через весь полуостров, вытесняя и подчиняя ахейцев, и до основания разрушили их общество и культуру. История обратилась вспять: на месте рабовладельческого государства вновь появилась родовая община, морская торговля заглохла, зарастали травою уцелевшие от разрушения царские дворцы, забывались искусства, ремесла, письменность. Забывалось и прошлое; цепь событий разрывалась, и отдельные звенья обращались в предания – в мифы, как говорили греки. Мифы о героях были для древних такою же непререкаемою истиной, как мифы о богах, и сами герои становились предметом поклонения. Героические предания переплетались друг с другом и с мифами о богах. Возникали круги (циклы) мифов, соединявшихся как последовательностью фактов, лежавших в их основе, так и законами религиозного мышления и поэтической фантазии. Мифы были почвою, на которой вырос греческий героический эпос.

Героический эпос есть у каждого народа. Это повествование о славном минувшем, о событиях первостепенной важности, которые были поворотным пунктом в истории народа. Таким событием (или, по крайней мере, одним из таких событий) оказался великий поход на Трою; сказания о нем сделались важнейшей сюжетною основой греческого эпоса. Но от времени, когда создавался эпос, эти события были отделены тремя, а то и четырьмя веками, и потому к картинам ушедшей жизни, запомнившимся с необыкновенной точностью, присоединялись детали и подробности, заимствованные из жизни, которая окружала неведомых нам творцов эпоса. В самой основе мифа многое оставалось нетронутым, но многое и перетолковывалось на новый лад, в согласии с новыми идеалами и взглядами. Многослойность (а стало быть, и неизбежная противоречивость) изначально была характерной чертой греческого эпоса, а так как он находился в непрестанном движении, число слоев все увеличивалось. Подвижность эта неотделима от самой формы его существования: как и у всех народов, героический эпос у греков был устным творчеством, и письменное его закрепление знаменовало последний этап в истории жанра.

Исполнителями эпических произведений и вместе с тем их со-творцами, со-авторами были певцы (по-гречески «аэды»). Они знали наизусть десятки тысяч стихотворных строк, перешедших к ним по наследству и бог весть кем и когда сочиненных, они владели набором традиционных средств и приемов, тоже переходивших от одного поколения поэтов к следующему (сюда относятся и разнообразные формулы-повторы для описания сходных или в точности повторяющихся ситуаций, и постоянные эпитеты, и особый стихотворный размер, и особый язык эпоса, и даже самый круг сюжетов, довольно широкий, но все же ограниченный). Обилие устойчивых, неизменных элементов было необходимым условием для самостоятельного творчества: вольно их комбинируя, переплетая с собственными стихами и полустишьями, аэд всегда импровизировал, всегда творил наново.

Большинство современных ученых считает, что Гомер жил в VIII веке до н. э. в Ионии – на западном побережье Малой Азии или на одном из близлежащих островов. К тому времени аэды успели исчезнуть, и место их заняли декламаторы-рапсоды; они уже не пели, аккомпанируя себе на кифаре, а читали нараспев, и не только собственные произведения, но и чужие. Гомер был одним из них. Но Гомер не только наследник, он и новатор, не только итог, но и начало: в его поэмах лежат истоки духовной жизни всей Античности в целом. Византиец Михаил Хониат (XII–XIII вв.) писал: «Подобно тому, как, по словам Гомера, все реки и потоки берут начало из Океана, так всякое словесное искусство исток имеет в Гомере».

Есть предположение, что «Илиада» и «Одиссея» действительно заключают многовековую традицию импровизационного творчества – что они были первыми образцами письменно закрепленного «большого эпоса», с самого начала были литературой в прямом смысле слова. Это не значит, разумеется, что известный нам текст поэм ничем не отличается от исходного, каким он был записан или «выговорен» в конце VIII или начале VII века до н. э. В нем немало позднейших вставок (интерполяций), в иных случаях весьма пространных, до целой песни; немало, вероятно, и сокращений-купюр, и стилистических поправок, которые следовало бы назвать искажениями. Но в таком «искаженном» виде он насчитывает почти две с половиной тысячи лет, в таком виде был известен древним и принят ими, и пытаться возвращать его к первоначальному состоянию не только невозможно по существу, но и бессмысленно с историко-культурной точки зрения.

«Илиада» повествует об одном эпизоде последнего, десятого, года Троянской войны – гневе Ахиллеса, самого могучего и храброго среди греческих героев, оскорбленного верховным предводителем ахейцев, микенским царем Агамемноном. Ахиллес отказывается участвовать в сражениях, троянцы начинают брать верх, гонят ахейцев до самого лагеря и едва не поджигают их корабли. Тогда Ахиллес разрешает вступить в битву своему любимому другу Патроклу. Патрокл погибает, и Ахиллес, отрекшись наконец от гнева, мстит за смерть друга, сразив Гектора, главного героя и защитника троянцев, сына их царя Приама. Все главное в сюжете поэмы – от мифов, от Троянского цикла. С тем же циклом связана и «Одиссея», рассказывающая о возвращении на родину после падения Трои другого греческого героя – царя острова Итаки Одиссея. Но здесь главное – не миф: оба основных сюжетных компонента «Одиссеи» – возвращение супруга к супруге после долгого отсутствия и удивительные приключения в дальних, заморских краях – восходят к сказке и народной новелле. Различие между обеими поэмами этим не ограничивается, оно заметно и в композиции, и в деталях повествования, и в деталях мироощущения. Уже сами древние не были уверены, принадлежат ли обе поэмы одному автору, немало сторонников такого взгляда и в новые времена. И все же более вероятным – хотя, строго говоря, точно таким же доказуемым – представляется обратное мнение: сходного между «Илиадой» и «Одиссеей» все же больше, чем отличного.

Несходство и прямые противоречия обнаруживаются не только между поэмами, но и внутри каждой из них. Они объясняются в первую очередь упомянутою выше многослойностью греческого эпоса: ведь в мире, который рисует Гомер, совмещены и соседствуют черты и приметы нескольких эпох – микенской, предгомеровской (дорийской), гомеровской в собственном смысле слова. И вот рядом с дорийским обрядом сожжения трупов – микенское захоронение в земле, рядом с микенским бронзовым оружием – дорийское железо, неведомое ахейцам, рядом с микенскими самодержцами – безвластные дорийские цари, цари лишь по имени, а по сути родовые старейшины… В прошлом веке эти противоречия привели науку к тому, что под сомнение было поставлено само существование Гомера. Высказывалась мысль, что гомеровские поэмы возникли спонтанно, то есть сами собой, что это результат коллективного творчества – вроде народной песни. Критики менее решительные признавали, что Гомер все-таки существовал, но отводили ему сравнительно скромную роль редактора, или, точнее, компилятора, который умело свел воедино небольшие по размеру поэмы, принадлежавшие разным авторам, или, может быть, народные. Третьи, напротив, признавали за Гомером авторские права на большую часть текста, но художественную цельность и совершенство «Илиады» и «Одиссеи» относили на счет какого-то редактора более поздней эпохи.

Ученые неутомимо вскрывали все новые противоречия (нередко они бывали плодом ученого воображения или ученой придирчивости) и готовы были платить любую цену, лишь бы от них избавиться. Цена, однако же, оказалась слишком высока: выдумкою, фикцией обернулся не только Гомер, но и достоинства «мнимых» его творений, разодранных на клочки беспощадными перьями аналитиков (так называют ниспровергателей «единого Гомера»). Это было явной нелепостью, и и течение последних пятидесяти лет верх взяла противоположная точка зрения – унитарная. Для унитариев неоспоримо художественное единство гомеровского наследия, ощущаемое непосредственно любым непредвзятым читателем. Их цель – подкрепить это ощущение с помощью особого «анализа изнутри», анализа тех правил и законов, которые, сколько можно судить, ставил себе сам поэт, тех приемов, из которых складывается поэзия Гомера, того мироощущения, которое лежит в ее основе. Итак, взглянем на Гомера глазами непредвзятого читателя.

Прежде всего нас озадачит и привлечет сходство, близость древнего к современному. Гомер сразу же захватывает и сразу из предмета изучения становится частью нашего «я», как становится всякий любимый поэт, мертвый или живой – безразлично, потому что основным для нас будет эмоциональный отзыв, эстетическое переживание.

Читая Гомера, убеждаешься, что многое в его взгляде на мир – не только вечная и непреходящая истина, но и прямой вызов всем последующим векам. Важнейшее, что отличает этот взгляд, – его широта, желание понять разные точки зрения, терпимость, как сказали бы сегодня. Автор героического эпоса греков не питает ненависти к троянцам, бесспорным виновникам несправедливой войны (ведь это их царевич Парис нанес обиду людям и оскорбил божеский закон, похитив Елену, супругу своего гостеприимца, спартанского царя Менелая); скажем более – он уважает их, он им сочувствует, потому что и у них нет иного выбора, как сражаться, защищая свой город, жен, детей и собственную жизнь, и потому, что они сражаются мужественно, хотя ахейцы и сильнее и многочисленнее. Они обречены; правда, сами они еще не знают этого, но Гомер-то знает исход войны и, великодушный победитель, сострадает будущим побежденным. И если, по словам самого поэта, «святая Троя» ненавистна богам «за вину Приамида Париса», то Гомер выше и благороднее богов-олимпийцев.

Широта взгляда вдохновляется добротою, человечностью. Едва ли случайно, что европейскую литературу открывает призыв к доброте и осуждение жестокости. Справедливость, которую обязаны блюсти люди и охранять боги, – во взаимной любви, кротости, приветливости, благодушии; беззаконие – в свирепстве, в бессердечии. Даже Ахиллесу, образцовому своему герою, не прощает Гомер «львиного свирепства», и поныне это не прописное проклятие прописному пороку, а живой опыт, за которым люди на протяжении своей истории платили так много и всякий раз сызнова. Человечность Гомера столь велика, что одерживает верх даже над неотъемлемыми признаками жанра: обычно героический эпос – это песнь войне как испытанию, обнаруживающему лучшие силы души, и Гомер в самом деле прославляет войну, но он уже и проклинает ее бедствия, ее безобразие, бесстыдное надругательство над человеческим достоинством. Первое, видимо, идет от примитивной морали варваров-дорийцев, второе – от новой морали законности и мира. Ей предстояло подчинить себе вселенную, и по сию пору нельзя еще сказать, чтобы эта задача была решена. Вот где Гомер встречается с Шекспиром, а мы – с тем и другим, вот что нам Гекуба! Мы отлично понимаем ужас старого Приама, заранее оплакивающего свою уродливую и бесславную гибель:

О, юноше славно,
Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, –
Все у него и у мертвого, что ни открыто, прекрасно!
Если ж седую браду и седую главу человека,
Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, –
Участи более горестной нет человекам несчастным!

И нисколько не меньше, не хуже понятен нам яростный шекспировский протест против судьбы, позволившей этому совершиться:

Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,
О боги, отымите колесо, Разбейте обод, выломайте спицы
И ось его скатите с облаков
В кромешный ад!

Унижение человека несправедливостью, насилием – это позор и мука для каждого из людей; свой наглый вызов злодейство бросает всему миропорядку, и, стало быть, каждому из нас, и, стало быть, каждый в ответе за злодейство. Гомер это предчувствовал, Шекспир ясно понимал.

Но терпимость нигде ни разу не оборачивается терпимостью к злу, робостью перед ним, попыткою его оправдать. Твердость этической позиции, серьезная и строгая однозначность в отношении к жизни, столь характерная для Гомера (и для античной традиции в целом), обладает в наших глазах особою притягательною силой. «Незыблемость скалы ценностей», от Гомера до наших дней – неискоренимость добра и честности перед лицом злобы и предательства, вечность тяги к прекрасному вопреки соблазнам безобразного, «вечность» максим и заповедей, которые иным простакам кажутся родившимися только вчера или даже сегодня, – несет в себе радость и ободрение. И не нужно подозревать, будто такая однозначность оценок – следствие примитивного, первобытного самодовольства, которому непонятно, что такое сомнение; нет, под нею скрыта органическая уверенность в себе здорового интеллекта, здорового чувства, уверенность в своем праве (и в своей обязанности!) решать и судить.

Для здорового чувства и здорового интеллекта жизнь – великий дар и самое драгоценное достояние, несмотря на все ее бедствия, муки и тяжкие превратности, несмотря на то, что Зевс изрекает с высоты небес:

…Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека!

Но бессмертному не понять смертных, и поэт не только благороднее, но и мудрее своих богов. Он приемлет действительность спокойно и здраво, он улавливает в ней ритм чередующихся радостей и горестей и видит в таком чередовании непреложный закон бытия, и решительно говорит бытию «да», а небытию – «нет».

Решительно, но небезоговорочно, потому что и в лицо смерти смотрит с таким же бесстрашием и спокойствием, как в лицо жизни. Неизбежность смерти не может и не должна отравить радость земного существования, а ее угроза – толкнуть на бесчестие. Одно из лучших и самых знаменитых мест в «Илиаде» – слова троянского героя Сарпедона, обращенные к другу перед битвою:

Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани,
Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны,
Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,
Я и тебя бы не влек на опасности славного боя.
Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти
Нас окружают, и смертному их не минуть, не избегнуть.
Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами!

Мироощущение Гомера – это высшее спокойствие и просветленность духа, который изведал и неистовый восторг, и неистовое отчаяние и поднялся выше обоих – над наивностью оптимизма и озлобленностью пессимизма.

Слова Сарпедона, призывающие друга в бой, читателя призывают задуматься, насколько свободен человек у Гомера – обладает ли он свободою выбора, свободою воли или скован «вышними силами» по рукам и ногам. Вопрос на редкость сложный, и ответы разноречивы, ибо разноречивы представления о богах и Судьбе, совместившиеся в греческом эпосе. Довольно часто люди действительно жалуются, что они не более чем игрушки в руках богов, и во всех своих бедах и ошибках винят злокозненных небожителей, но если это так, почему боги негодуют на неправду, чинимую людьми? Тогда это их, божеская, неправда, и гомеровская мораль лишается основания. Как ни толкуй эти жалобы (а их можно объяснять и психологически, например, попыткою оправдаться, переложить собственную вину на чужие плечи), сгладить противоречие очень трудно. Да это и ни к чему. Тем более что мы встретим достаточно мест, где человек принимает решение сознательно, здраво взвешивая все «за» и «против», без всякой помощи (или коварной подсказки) свыше, и потому обязан нести ответственность за свой поступок. Подобные человеку во всем, боги Гомера и тут выступают в чисто человеческих ролях: они подают советы – совершенно так же, как мудрый старец Нестор, они участвуют в схватках – совершенно как смертные герои, иногда даже с меньшею удачей, чем смертные, не брезгуют вмешательством и в мелочи земной жизни. Они способны помочь человеку или навредить ему, но решить его участь они не могут – ни один из них, даже Зевс.

Участь человека предопределена Судьбою, высшей в мире силою, которой подчиняются и сами боги. Они слуги Судьбы, исполнители ее решений; приблизить или отдалить назначенное Судьбою – вот все, на что они способны. Главное их преимущество перед людьми – знание, мудрость, предвидение будущего (так же как главная причина людской неправедности, греха – это невежество, духовная слепота, глупость), и они охотно пользуются этим преимуществом, чтобы заранее известить смертного, что «предначертано ему роком». А это очень важно, поскольку в рамках предначертанного, в рамках необходимости почти всегда остается место свободе. Судьба предлагает дилемму: поступишь так-то – уцелеешь, поступишь по-иному – умрешь (что и значит «судьбе вопреки низойти в обитель Аида»). Выбор есть акт свободной воли, но, коль скоро он сделан, в его последствиях ничего нельзя изменить. Гермес внушал Эгисту, чтобы тот не покушался на жизнь Агамемнона, когда царь возвратится из похода на Трою, и не вступал в брак с его супругой. Эгист остался глух к наставлению бога и, как предупреждал его Гермес, понес наказание от руки сына убитого.

Читая Гомера, убеждаешься, что бывают случаи, когда банальные, захватанные штампы, давно потерявшие смысл и выразительность, вдруг оживают. Он в самом деле «гений поэзии» и в самом деле «художник слова». Он рисует и лепит словом, созданное им зримо и осязаемо. Он обладает неповторимою даже среди собратьев по гениальности остротою глаза, и потому мир его видения – самые обыденные предметы в этом мире – резче, отчетливее, содержательнее, нежели то, что открывается любому иному взору. Это качество хотелось бы, вслед за Марксом, назвать детскостью, потому что лишь в ранние годы, лишь ребенку доступна такая зоркость. Но детскость Гомера – это еще и яркое солнце, которым пронизаны поэмы, и восхищение жизнью, во всяком ее обличии (отсюда общая приподнятость тона, эпическая величавость), и неиссякаемое любопытство к деталям (отсюда бесчисленные, но никогда не утомляющие подробности). Детскость проявляется наконец и в том, как относится художник к своему материалу.

Писатель нового времени, как правило, борется с материалом, он организует слово и стоящую за ним действительность – это именно процесс организации, претворение хаоса в космос, беспорядка в порядок. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем заметнее борьба, тем меньше старается художник скрыть ее от чужих глаз, а нередко и демонстративно выставляет сопротивление материала на всеобщий обзор. Античный писатель не знал этого сопротивления, у Гомера субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «я» и «не-я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует – по контрасту. То же ощущение, пожалуй, запечатлено в современной Гомеру пластике и вазописи, обычно именуемых архаическими. Глядя на «куросов» (изваяния юношей в полный рост), на их сдержанную, скованную мощь и блаженную улыбку, разглядывая вазы и глиняные статуэтки, каждая из которых вправе называться шедевром, думаешь о том, с какою свободой и беззаботностью, с каким мудрым забвением повседневных тягот и тревог, с каким детским доверием к будущему и уверенностью в нем воспринимал мир древний художник. Потому-то и улыбаются губы, потому так широко открыты глаза – с любопытством ко всему на свете, с достоинством и спокойствием, которые чудесным образом сочетаются с экспрессией, смелою выразительностью движений в вереницах людей и животных.

То же и у Гомера. «Статические» зарисовки чередуются с «динамическими», и трудно сказать, какие удаются поэту лучше. Сравним:

В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойную
Он облачен; золотою прекрасной с двойными крючками
Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно
Грозного пса и в могучих когтях у него молодую
Лань изваял…
…в изумленье та бляха
Всех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чудной
Ткани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,
Тонкой и светлой, как яркое солнце: все женщины, видя
Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.

Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев,
Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопами
Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.

Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в неспособности изобразить движение – несправедливо и нелепо.

Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет объяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовательное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная конкретность – не просто человекоподобие, но именно конкретность, вещность – образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и только здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном вольнодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насмешкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокомерны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология – первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религиозных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с большою вероятностью предполагать, что более поздние, классические представления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Илиады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару автора поэм.

Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый язык эпоса – изначально неразговорный, сложенный из элементов различных греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков остраненно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русский перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность.

Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, – когда улыбчивый, когда хмурый, когда грозный, – умел он изображать, но и человеческая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэту. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь при первой встрече – первом чтении – поражают и запоминаются на всю жизнь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для погребения тело убитого сына,

никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду
В ноги упав, обымает колена и руки целует, –
Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторяет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим комментарием»:

Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!
Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Или еще пример – другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъединяет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги – Ахиллес и Приам:

За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Троянская война была затеяна богами для того, чтобы кончилось время героев и наступил нынешний, людской, железный век. Кто не погиб у стен Трои, тот должен был погибнуть на обратном пути.

Большинство уцелевших греческих вождей поплыли на родину, как плыли на Трою - общим флотом через Эгейское море. Когда они были на полпути, морской бог Посейдон грянул бурей, корабли разметало, люди утонули в волнах и разбились о скалы. Спастись суждено было только избранным. Но и тем пришлось нелегко. Пожалуй, только старому мудрому Нестору удалось спокойно достигнуть своего царства в городе Пилосе. Одолел бурю верховный царь Агамемнон, но лишь затем, чтобы погибнуть ещё более страшной смертью - в родном Аргосе его убила собственная жена и ее мститель-любовник; об этом потом напишет трагедию поэт Эсхил. Менелая с возвращённой ему Еленою занесло ветрами далеко в Египет, и он очень долго добирался до своей Спарты. Но дольше всех и труднее всех был путь хитроумного царя Одиссея, которого море носило по свету десять лет. О его судьбе и сложил Гомер свою вторую поэму: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, / Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, / Многих людей города посетил и обычаи видел, / Много и горя терпел на морях, о спасенье заботясь...»

«Илиада» - поэма героическая, действие ее происходит на бранном поле и в военном стане. «Одиссея» - поэма сказочная и бытовая, действие ее разворачивается, с одной стороны, в волшебных краях великанов и чудовищ, где скитался Одиссей, с другой - в его маленьком царстве на острове Итаке и в ее окрестностях, где ждали Одиссея его жена Пенелопа и его сын Телемах. Как в «Илиаде» для повествования выбран только один эпизод, «гнев Ахилла», так и в «Одиссее» - только самый конец его странствий, последние два перегона, с дальнего западного края земли до родной Итаки. Обо всем, что было раньше, Одиссей рассказывает на пиру в середине поэмы, и рассказывает очень сжато: на все эти сказочные приключения в поэме приходится страниц пятьдесят из трёхсот. В «Одиссее» сказка оттеняет быт, а не наоборот, хотя читатели, и древние и современные, охотнее перечитывали и вспоминали именно сказку.

В Троянской войне Одиссей очень много сделал для греков - особенно там, где нужна была не сила, а ум. Это он догадался связать женихов Елены клятвою сообща помогать ее избраннику против любого обидчика, а без этого войско никогда не собралось бы в поход. Это он привлёк в поход юного Ахилла, а без этого победа была бы невозможна. Это он, когда в начале «Илиады» греческое войско после общей сходки едва не ринулось из-под Трои в обратный путь, сумел его остановить. Это он уговаривал Ахилла, когда тот поссорился с Агамемноном, вернуться в бой. Когда после гибели Ахилла доспехи убитого должен был получить лучший воин греческого стана, их получил Одиссей, а не Аякс. Когда Трою не удалось взять осадою, это Одиссей придумал построить деревянного коня, в котором спрятались и проникли таким образом в Трою самые храбрые греческие вожди, - и он в их числе. Богиня Афина, покровительница греков, больше всего из них любила Одиссея и помогала ему на каждом шагу. Зато бог Посейдон его ненавидел - мы скоро узнаем почему, - и это Посейдон своими бурями десять лет не давал ему добраться до родины. Десять лет под Троей, десять лет в странствиях, - и только на двадцатый год его испытаний начинается действие «Одиссеи».

Начинается оно, как и в «Илиаде», «Зевсовой волей». Боги держат совет, и Афина заступается перед Зевсом за Одиссея. Он - в плену у влюблённой в него нимфы Калипсо, на острове в самой середине широкого моря, и томится, напрасно желая «видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий». А в царстве его, на острове Итаке, все уже считают его погибшим, и окрестные вельможи требуют, чтобы царица Пенелопа избрала себе из них нового мужа, а острову - нового царя. Их больше сотни, они живут в Одиссеевом дворце, буйно пируют и пьют, разоряя Одиссеево хозяйство, и развлекаются с Одиссеевыми рабынями. Пенелопа пыталась их обмануть: она сказала, что дала обет объявить своё решение не раньше, чем соткёт саван для старого Лаэрта, Одиссеева отца, который вот-вот умрёт. Днём она у всех на виду ткала, а ночью тайно распускала сотканное. Но служанки выдали ее хитрость, и ей все труднее стало сопротивляться настояниям женихов. С нею сын ее Телемах, которого Одиссей оставил ещё младенцем; но он молод, и с ним не считаются.

И вот к Телемаху приходит незнакомый странник, называет себя старым другом Одиссея и даёт ему совет: «Снаряди корабль, обойди окрестные земли, собери вести о пропавшем Одиссее; если услышишь, что он жив, - скажешь женихам, чтобы ждали ещё год; если услышишь, что мёртв, - скажешь, что справишь поминки и склонишь мать к замужеству». Посоветовал и исчез - ибо в образе его являлась сама Афина. Так Телемах и поступил. Женихи противились, но Телемаху удалось уйти и сесть на корабль незамеченным - ибо и в этом ему помогла все та же Афина.

Телемах плывёт на материк - сперва в Пилос к дряхлому Нестору, потом в Спарту к только что вернувшимся Менелаю и Елене. Словоохотливый Нестор рассказывает, как плыли герои из-под Трои и тонули в буре, как погиб потом в Аргосе Агамемнон и как отомстил убийце его сын Орест; но о судьбе Одиссея он ничего не знает. Гостеприимный Менелай рассказывает, как он, Менелай, заблудившись в своих странствиях, на египетском берегу подстерёг вещего морского старца, тюленьего пастуха Протея, умевшего обращаться и в льва, и в вепря, и в барса, и в змея, и в воду, и в дерево; как боролся он с Протеем, и одолел его, и узнал у него обратный путь; а заодно узнал и о том, что Одиссей жив и страдает среди широкого моря на острове нимфы Калипсо. Обрадованный этою вестью, Телемах собирается воротиться на Итаку, но тут Гомер прерывает свой рассказ о нем и обращается к судьбе Одиссея.

Заступничество Афины помогло: Зевс посылает к Калипсо вестника богов Гермеса: время настало, пора отпустить Одиссея. Нимфа горюет: «Для того ли я спасла его из моря, для того ли хотела одарить его бессмертьем?» - но ослушаться не смеет. Корабля у Одиссея нет - нужно сколотить плот. Четыре дня он работает топором и буравом, на пятый - плот спущен. Семнадцать дней плывёт он под парусом, правя по звёздам, на восемнадцатый разражается буря. Это Посейдон, увидя ускользающего от него героя, взмёл пучину четырьмя ветрами, бревна плота разлетелись, как солома. «Ах, зачем не погиб я под Троей!» - вскричал Одиссей. Помогли Одиссею две богини: добрая морская нимфа бросила ему волшебное покрывало, спасающее от потопления, а верная Афина уняла три ветра, оставив четвёртый нести его вплавь к ближнему берегу. Два дня и две ночи плывёт он, не смыкая глаз, а на третий волны выбрасывают его на сушу. Голый, усталый, беспомощный, он зарывается в кучу листьев и засыпает мёртвым сном.

Это была земля блаженных феаков, над которыми правил добрый царь Алкиной в высоком дворце: медные стены, золотые двери, шитые ткани на лавках, спелые плоды на ветках, вечное лето над садом. У царя была юная дочь Навсикая; ночью ей явилась Афина и сказала: «Скоро тебе замуж, а одежды твои не стираны; собери служанок, возьми колесницу, ступайте к морю, выстирайте платья». Выехали, выстирали, высушили, стали играть в мяч; мяч залетел в море, девушки громко вскрикнули, крик их разбудил Одиссея. Он поднимается из кустов, страшный, покрытый морскою засохшею тиной, и молит: «Нимфа ли ты или смертная, помоги: дай мне прикрыть наготу, укажи мне дорогу к людям, и да пошлют тебе боги доброго мужа». Он омывается, умащается, одевается, и Навсикая, любуясь, думает: «Ах, если бы дали мне боги такого мужа». Он идёт в город, входит к царю Алкиною, рассказывает ему о своей беде, но себя не называет; тронутый Алкиной обещает, что феакийские корабли отвезут его, куда он ни попросит.

Одиссей сидит на Алкиноевом пиру, а мудрый слепой певец Демодок развлекает пирующих песнями. «Спой о Троянской войне!» - просит Одиссей; и Демодок поёт об Одиссеевом деревянном коне и о взятии Трои. У Одиссея слезы на глазах. «Зачем ты плачешь? - говорит Алкиной. - Для того и посылают боги героям смерть, чтобы потомки пели им славу. Верно, у тебя пал под Троею кто-то из близких?» И тогда Одиссей открывается: «Я - Одиссей, сын Лаэрта, царь Итаки, маленькой, каменистой, но дорогой сердцу...» - и начинает рассказ о своих скитаниях. В рассказе этом - девять приключений.

Первое приключение - у лотофагов. Буря унесла Одиссеевы корабли из-под Трои на дальний юг, где растёт лотос - волшебный плод, отведав которого, человек забывает обо всем и не хочет в жизни ничего, кроме лотоса. Лотофаги угостили лотосом Одиссеевых спутников, и те забыли о родной Итаке и отказались плыть дальше. Силою их, плачущих, отвели на корабль и пустились в путь.

Второе приключение - у циклопов. Это были чудовищные великаны с одним глазом посреди лба; они пасли овец и коз и не знали вина. Главным среди них был Полифем, сын морского Посейдона. Одиссей с дюжиной товарищей забрёл в его пустую пещеру. Вечером пришёл Полифем, огромный, как гора, загнал в пещеру стадо, загородил выход глыбой, спросил: «Кто вы?» - «Странники, Зевс наш хранитель, мы просим помочь нам». - «Зевса я не боюсь!» - и циклоп схватил двоих, размозжил о стену, сожрал с костями и захрапел. Утром он ушёл со стадом, опять заваливши вход; и тут Одиссей придумал хитрость. Он с товарищами взял циклопову дубину, большую, как мачта, заострил, обжёг на огне, припрятал; а когда злодей пришёл и сожрал ещё двух товарищей, то поднёс ему вина, чтобы усыпить. Вино понравилось чудовищу. «Как тебя зовут?» - спросил он. «Никто!» - ответил Одиссей. «За такое угощение я тебя, Никто, съем последним!» - и хмельной циклоп захрапел. Тут Одиссей со спутниками взяли дубину, подошли, раскачали ее и вонзили в единственный великанов глаз. Ослеплённый людоед взревел, сбежались другие циклопы: «Кто тебя обидел, Полифем?» - «Никто!» - «Ну, коли никто, то и шуметь нечего» - и разошлись. А чтобы выйти из пещеры, Одиссей привязал товарищей под брюхо циклоповым баранам, чтобы тот их не нащупал, и так вместе со стадом они покинули утром пещеру. Но, уже отплывая, Одиссей не стерпел и крикнул:

«Вот тебе за обиду гостям казнь от меня, Одиссея с Итаки!» И циклоп яростно взмолился отцу своему Посейдону: «Не дай Одиссею доплыть до Итаки - а если уж так суждено, то пусть доплывёт нескоро, один, на чужом корабле!» И бог услышал его молитву.

Третье приключение - на острове бога ветров Эола. Бог послал им попутный ветер, а остальные завязал в кожаный мешок и дал Одиссею: «Доплывёшь - отпусти». Но когда уже виднелась Итака, усталый Одиссей заснул, а спутники его развязали мешок раньше времени; поднялся ураган, их примчало обратно к Эолу. «Значит, боги против тебя!» - гневно сказал Эол и отказался помогать ослушнику.

Четвёртое приключение - у лестригонов, диких великанов-людоедов. Они сбежались к берегу и обрушили огромные скалы на Одиссеевы корабли; из двенадцати судов погибло одиннадцать, Одиссей с немногими товарищами спасся на последнем.

Пятое приключение - у волшебницы Кирки, царицы Запада, всех пришельцев обращавшей в зверей. Одиссеевым посланцам она поднесла вина, мёда, сыра и муки с ядовитым зельем - и они обратились в свиней, а она загнала их в хлев. Спасся один и в ужасе рассказал об этом Одиссею; тот взял лук и пошёл на помощь товарищам, ни на что не надеясь. Но Гермес, вестник богов, дал ему божье растение: корень чёрный, цветок белый, - и чары оказались бессильны против Одиссея. Угрожая мечом, он заставил волшебницу вернуть человечий облик его друзьям и потребовал: «Вороти нас в Итаку!» - «Спроси путь у вещего Тиресия, пророка из пророков», - сказала колдунья. «Но он же умер!» - «Спроси у мёртвого!» И она рассказала, как это сделать.

Шестое приключение - самое страшное: спуск в царство мёртвых. Вход в него - на краю света, в стране вечной ночи. Души мёртвых в нем бесплотны, бесчувственны и бездумны, но, выпив жертвенной крови, обретают речь и разум. На пороге царства мёртвых Одиссей зарезал в жертву чёрного барана и чёрную овцу; души мёртвых слетелись на запах крови, но Одиссей отгонял их мечом, пока перед ним не предстал вещий Тиресий. Испив крови, он сказал:

«Беды ваши - за обиду Посейдону; спасение ваше - если не обидите ещё и Солнце-Гелиоса; если же обидите - ты вернёшься в Итаку, но один, на чужом корабле, и нескоро. Дом твой разоряют женихи Пенелопы; но ты их осилишь, и будет тебе долгое царство и мирная старость». После этого Одиссей допустил к жертвенной крови и других призраков. Тень его матери рассказала, как умерла она от тоски по сыну; он хотел обнять ее, но под руками его был только пустой воздух. Агамемнон рассказал, как погиб он от своей жены: «Будь, Одиссей, осторожен, на жён полагаться опасно». Ахилл сказал ему:

«Лучше мне быть батраком на земле, чем царём между мёртвых». Только Аякс не сказал ничего, не простив, что Одиссею, а не ему достались доспехи Ахилла. Издали видел Одиссей и адского судью Миноса, и вечно казнимых гордеца Тантала, хитреца Сизифа, наглеца Тития; но тут ужас охватил его, и он поспешил прочь, к белому свету.

Седьмым приключением были Сирены - хищницы, обольстительным пением заманивающие мореходов на смерть. Одиссей перехитрил их: спутникам своим он заклеил уши воском, а себя велел привязать к мачте и не отпускать, несмотря ни на что. Так они проплыли мимо, невредимые, а Одиссей ещё и услышал пение, слаще которого нет.

Восьмым приключением был пролив между чудовищами Сциллой и Харибдой: Сцилла - о шести головах, каждая с тремя рядами зубов, и о двенадцати лапах; Харибда - об одной гортани, но такой, что одним глотком затягивает целый корабль. Одиссей предпочёл Сциллу Харибде - и был прав: она схватила с корабля и шестью ртами сожрала шестерых его товарищей, но корабль остался цел.

Девятым приключением был остров Солнца-Гелиоса, где паслись его священные стада - семь стад красных быков, семь стад белых баранов. Одиссей, памятуя завет Тиресия, взял с товарищей страшную клятву не касаться их; но дули противные ветры, корабль стоял, спутники изголодались и, когда Одиссей заснул, зарезали и съели лучших быков. Было страшно: содранные шкуры шевелились, и мясо на вертелах мычало. Солнце-Гелиос, который все видит, все слышит, все знает, взмолился Зевсу: «Накажи обидчиков, не то я сойду в подземное царство и буду светить среди мёртвых». И тогда, как стихли ветры и отплыл от берега корабль, Зевс поднял бурю, грянул молнией, корабль рассыпался, спутники потонули в водовороте, а Одиссей один на обломке бревна носился по морю девять дней, пока не выбросило его на берег острова Калипсо.

Так заканчивает Одиссей свою повесть.

Царь Алкиной исполнил обещание: Одиссей взошёл на феакийский корабль, погрузился в очарованный сон, а проснулся уже на туманном берегу Итаки. Здесь его встречает покровительница Афина. «Пришла пора для твоей хитрости, - говорит она, - таись, стерегись женихов и жди сына твоего Телемаха!» Она касается его, и он делается неузнаваем: стар, лыс, нищ, с посохом и сумою. В этом виде идёт он в глубь острова - просить приюта у старого доброго свинопаса Евмея. Евмею он рассказывает, будто родом он с Крита, воевал под Троей, знал Одиссея, плавал в Египет, попал в рабство, был у пиратов и еле спасся. Евмей зовёт его в хижину, сажает к очагу, угощает, горюет о пропавшем без вести Одиссее, жалуется на буйных женихов, жалеет царицу Пенелопу и царевича Телемаха. На другой день приходит и сам Телемах, вернувшийся из своего странствия, - конечно, его тоже направила сюда сама Афина, Перед ним Афина возвращает Одиссею настоящий его облик, могучий и гордый. «Не бог ли ты?» - вопрошает Телемах. «Нет, я отец твой», - отвечает Одиссей, и они, обнявшись, плачут от счастья.

Близится конец. Телемах отправляется в город, во дворец; за ним бредут Евмей и Одиссей, снова в образе нищего. У дворцового порога совершается первое узнание: дряхлый Одиссеев пёс, за двадцать лет не забывший голос хозяина, поднимает уши, из последних сил подползает к нему и умирает у его ног. Одиссей входит в дом, обходит горницу, просит подаяния у женихов, терпит насмешки и побои. Женихи стравливают его с другим нищим, моложе и крепче; Одиссей неожиданно для всех опрокидывает его одним ударом. Женихи хохочут: «Пусть тебе Зевс за это пошлёт, чего ты желаешь!» - и не знают, что Одиссей желает им скорой погибели. Пенелопа зовёт чужестранца к себе: не слышал ли он вестей об Одиссее? «Слышал, - говорит Одиссей, - он в недальнем краю и скоро прибудет». Пенелопе не верится, но она благодарна гостю. Она велит старой служанке омыть страннику перед сном его пыльные ноги, а самого его приглашает быть во дворце на завтрашнем пиру. И здесь совершается второе узнание: служанка вносит таз, прикасается к ногам гостя и чувствует на голени шрам, какой был у Одиссея после охоты на кабана в его молодые годы. Руки ее задрожали, нога выскользнула: «Ты - Одиссей!» Одиссей зажимает ей рот: «Да, это я, но молчи - иначе погубишь все дело!»

Наступает последний день. Пенелопа созывает женихов в пиршественную горницу: «Вот лук моего погибшего Одиссея; кто натянет его и пустит стрелу сквозь двенадцать колец на двенадцати секирах в ряд, тот станет моим мужем!» Один за другим сто двадцать женихов примериваются к луку - ни единый не в силах даже натянуть тетиву. Они уже хотят отложить состязание до завтра - но тут встаёт Одиссей в своём нищем виде: «Дайте и мне попытать: ведь и я когда-то был сильным!» Женихи негодуют, но Телемах заступается за гостя:

«Я - наследник этого лука, кому хочу - тому даю; а ты, мать, ступай к своим женским делам». Одиссей берётся за лук, легко сгибает его, звенит тетивой, стрела пролетает сквозь двенадцать колец и вонзается в стену. Зевс гремит громом над домом, Одиссей выпрямляется во весь богатырский рост, рядом с ним Телемах с мечом и копьём. «Нет, не разучился я стрелять: попробую теперь другую цель!» И вторая стрела поражает самого наглого и буйного из женихов. «А, вы думали, что мёртв Одиссей? нет, он жив для правды и возмездия!» Женихи хватаются за мечи, Одиссей разит их стрелами, а когда кончаются стрелы - копьями, которые подносит верный Евмей. Женихи мечутся по палате, незримая Афина помрачает их ум и отводит их удары от Одиссея, они падают один за другим. Груда мёртвых тел громоздится посреди дома, верные рабы и рабыни толпятся вокруг и ликуют, видя господина.

Пенелопа ничего не слышала: Афина наслала на неё в ее тереме глубокий сон. Старая служанка бежит к ней с радостною вестью: Одиссей вернулся. Одиссей покарал женихов! Она не верит: нет, вчерашний нищий совсем не похож на Одиссея, каким он был двадцать лет назад; а женихов покарали, наверно, разгневанные боги. «Что ж, - говорит Одиссей, - если в царице такое недоброе сердце, пусть мне постелят постель одному». И тут совершается третье, главное узнание. «Хорошо, - говорит Пенелопа служанке, - вынеси гостю в его покой постель из царской спальни». - «Что ты говоришь, женщина? - восклицает Одиссей, - эту постель не сдвинуть с места, вместо ножек у неё - пень масличного дерева, я сам когда-то сколотил ее на нем и приладил». И в ответ Пенелопа плачет от радости и бросается к мужу: это была тайная, им одним ведомая примета.

Это победа, но это ещё не мир. У павших женихов остались родичи, и они готовы мстить. Вооружённой толпой они идут на Одиссея, он выступает им навстречу с Телемахом и несколькими подручными. Уже гремят первые удары, проливается первая кровь, - но Зевсова воля кладёт конец затевающемуся раздору. Блещет молния, ударяя в землю между бойцами, грохочет гром, является Афина с громким криком: «...Крови не лейте напрасно и злую вражду прекратите!» - и устрашённые мстители отступают. И тогда:

«Жертвой и клятвой скрепила союз меж царём и народом / Светлая дочь громовержца, богиня Афина Паллада».

Этими словами заканчивается «Одиссея».

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Гомер
Одиссея

Гомер (Homeros) – Биография

ГОМЕР (Homeros), греческий поэт, согласно древней традиции, автор Илиады (Ilias) и Одиссеи (Odysseia), двух больших эпопей, открывающих историю европейской литературы. О жизни Гомера у нас нет никаких сведений, а сохранившиеся жизнеописания и «биографические» заметки являются более поздними по происхождению и часто переплетены с легендой (традиционные истории о слепоте Гомера, о споре семи городов за право быть его родиной).

С XVIII в. в науке идет дискуссия как относительно авторства, так и относительно истории создания Илиады и Одиссеи, так называемый «гомеровский вопрос», за начало которого повсюду принимается (хотя были и более ранние упоминания) опубликование в 1795 г. произведения Ф. А. Вольфа под заглавием Введение в Гомера (Prolegomena ad Homerum). Многие ученые, названные плюралистами, доказывали, что Илиада и Одиссея в настоящем виде не являются творениями Гомера (многие даже полагали, что Гомера вообще не существовало), а созданы в VI в. до н. э., вероятно, в Афинах, когда были собраны воедино и записаны передаваемые из поколения в поколение песни разных авторов. А так называемые унитарии отстаивали композиционное единство поэмы, а тем самым и единственность ее автора. Новые сведения об античном мире, сравнительные исследования южнославянских народных эпосов и детальный анализ метрики и стиля предоставили достаточно аргументов против первоначальной версии плюралистов, но усложнили и взгляд унитариев. Историко-географический и языковой анализ Илиады и Одиссеи позволил датировать их примерно VIII в. до н. э., хотя есть попытки отнести их к IX или к VII в. до н. э. Они, по-видимому, были сложены на малоазийском побережье Греции, заселенном ионийскими племенами, или на одном из прилегающих островов.

В настоящее время не подлежит сомнению, что Илиада и Одиссея явились результатом долгих веков развития греческой эпической поэзии, а вовсе не ее началом. Разные ученые по-разному оценивают, насколько велика была роль творческой индивидуальности в окончательном оформлении этих поэм, но превалирует мнение, что Гомер ни в коем случае не является лишь пустым (или собирательным) именем. Неразрешенным остается вопрос, создал ли Илиаду и Одиссею один поэт или это произведения двух разных авторов (чем, по мнению многих ученых, объясняются различия в видении мира, поэтической технике и языке обеих поэм). Этот поэт (или поэты) был, вероятно, одним из аэдов, которые, по меньшей мере, с микенской эпохи (XV–XII вв. до н. э.) передавали из поколения в поколение память о мифическом и героическом прошлом.

Существовали, однако, не пра-Илиада или пра-Одиссея, но некий набор устоявшихся сюжетов и техника сложения и исполнения песен. Именно эти песни стали материалом для автора (или авторов) обеих эпопей. Новым в творчестве Гомера была свободная обработка многих эпических традиций и формирование из них единого целого с тщательно продуманной композицией. Многие современные ученые придерживаются мнения, что это целое могло быть создано лишь в письменном виде. Ярко выражено стремление поэта придать этим объемным произведениям определенную связность (через организацию фабулы вокруг одного основного стержня, сходного построения первой и последней песен, благодаря параллелям, связывающим отдельные песни, воссозданию предшествующих событий и предсказанию будущих). Но более всего о единстве плана эпопеи свидетельствуют логичное, последовательное развитие действия и цельные образы главных героев. Представляется правдоподобным, что Гомер пользовался уже алфавитным письмом, с которым, как мы сейчас знаем, греки познакомились не позднее VIII в. до н. э. Реликтом традиционной манеры создания подобных песен было использование даже в этом новом эпосе техники, свойственной устной поэзии. Здесь часто встречаются повторы и так называемый формульный эпический стиль. Стиль этот требует употребления сложных эпитетов («быстроногий», «розовоперстая»), которые в меньшей степени определяются свойствами описываемой особы или предмета, а в значительно большей – метрическими свойствами самого эпитета. Мы находим здесь устоявшиеся выражения, составляющие метрическое целое (некогда целый стих), представляющие типические ситуации в описании битв, пиров, собраний и т. д. Эти формулы повсеместно были в употреблении у аэдов и первых творцов письменной поэзии (такие же формулы-стихи выступают, например у Гесиода).

Язык эпосов также является плодом долгого развития догомеровской эпической поэзии. Он не соответствует ни одному региональному диалекту или какому-либо этапу развития греческого языка. По фонетическому облику ближе всего стоящий к ионийскому диалекту язык Гомера демонстрирует множество архаических форм, напоминающих о греческом языке микенской эпохи (который стал нам известен благодаря табличкам с линеарным письмом В). Часто мы встречаем рядом флективные формы, которые никогда не употреблялись одновременно в живом языке. Много также элементов, свойственных эолийскому диалекту, происхождение которых до сих пор не выяснено. Формульность и архаичность языка сочетаются с традиционным размером героической поэзии, которым был гекзаметр.

В плане содержания зпосы Гомера тоже заключают в себе множество мотивов, сюжетных линий, мифов, почерпнутых в ранней поэзии. У Гомера можно услышать отголоски минойской культуры и даже проследить связь с хеттской мифологией. Однако основным источником эпического материала стал для него микенский период. Именно в эту эпоху происходит действие его эпопеи. Живший в четвертом столетии после окончания этого периода, который он сильно идеализирует, Гомер не может быть источником исторических сведений о политической, общественной жизни, материальной культуре или религии микенского мира. Но в политическом центре этого общества, Микенах, найдены, однако, предметы, идентичные описанным в эпосе (в основном оружие и инструменты), на некоторых же микенских памятниках представлены образы, вещи и даже сцены, типичные для поэтической действительности эпопеи. К микенской эпохе были отнесены события троянской войны, вокруг которой Гомер развернул действия обеих поэм. Эту войну он показал как вооруженный поход греков (названных ахейцами, данайцами, аргивянами) под предводительством микенского царя Агамемнона против Трои и ее союзников. Для греков троянская война была историческим фактом, датируемым XIV–XII вв. до н. э. (согласно подсчетам Эратосфена, Троя пала в 1184 г.).

Сегодняшнее состояние знаний позволяет утверждать, что, по крайней мере, некоторые элементы троянской эпопеи являются историческими. В результате раскопок, начатых Г. Шлиманом, были открыты руины большого города, в том самом месте, где в соответствии с описаниями Гомера и местной вековой традицией должна была лежать Троя-Илион, на холме, носящем ныне название Гиссарлык. Лишь на основании открытий Шлимана руины на холме Гиссарлык называют Троей. Не совсем ясно, какой именно из последовательных слоев следует идентифицировать с Троей Гомера. Поэт мог собрать и увековечить предания о поселении на приморской равнине и опираться при этом на исторические события, но он мог и на руины, о прошлом которых мало знал, перенести героические легенды, первоначально относившиеся к другому периоду, мог также сделать их ареной схваток, разыгравшихся на другой земле.

Действие Илиады происходит в конце девятого года осады Трои (другое название города Илиос, Илион, отсюда и заглавие поэмы). События разыгрываются на протяжении нескольких десятков дней. Картины предшествующих лет войны не раз возникают в речах героев, увеличивая временную протяженность фабулы.

Ограничение непосредственного рассказа о событиях столь кратким периодом служит для того, чтобы сделать более яркими события, решившие как исход войны, так и судьбу ее главного героя. В соответствии с первой фразой вступления, Илиада есть повесть о гневе Ахилла. Разгневанный унижающим его решением верховного вождя Агамемнона, Ахилл отказывается от дальнейшего участия в войне. Он возвращается на поле боя лишь тогда, когда его друг Патрокл находит смерть от руки Гектора, несгибаемого защитника Трои, старшего сына царя Приама. Ахилл примиряется с Агамемноном и, мстя за друга, убивает Гектора в поединке и бесчестит его тело. Однако в конце концов он отдает тело Приаму, когда старый царь Трои сам приходит в стан греков, прямо в палатку убийцы своих сыновей. Приам и Ахилл, враги, смотрят друг на друга без ненависти, как люди, объединенные одной судьбой, обрекающей всех людей на боль.

Наряду с сюжетом о гневе Ахилла, Гомер описал четыре сражения под Троей, посвящая свое внимание действиям отдельных героев. Гомер представил также обзор ахейских и троянских войск (знаменитый список кораблей и перечень троянцев во второй песне – возможно, наиболее ранняя часть эпопеи) и приказал Елене показывать Приаму со стен Трои самых выдающихся греческих вождей. И то и другое (а также многие иные эпизоды) не соответствует десятому году борьбы под Троей. Впрочем, как и многочисленные реминисценции из предшествующих лет войны, высказывания и предчувствия, относящиеся к будущим событиям, все это устремлено к одной цели: объединения поэмы о гневе Ахилла с историей захвата Илиона, что автору Илиады удалось поистине мастерски.

Если главным героем Илиады является непобедимый воин, ставящий честь и славу выше жизни, в Одиссее идеал принципиально меняется. Ее героя, Одиссея, отличает прежде всего ловкость, умение найти выход из любой ситуации. Здесь мы попадаем в иной мир, уже не в мир воинских подвигов, но в мир купеческих путешествий, характеризующий эпоху греческой колонизации.

Повествование начинается на десятом году скитаний главного героя. Гнев Посейдона до сего времени не позволял герою вернуться на родную Итаку, где воцарились женихи, соперничающие из-за руки его жены Пенелопы. Юный сын Одиссея Телемах уезжает в поиске вестей об отце. Тем временем Одиссей по воле богов отправленный в путь державшей его до той поры при себе нимфой Калипсо, достигает полулегендарной страны феаков. Там в долгом и необычайно красочном повествования он описывает свои приключения с момента отплытия из-под Трои (среди прочего – путешествие в мир мертвых). Феаки отвозят его на Итаку. Под видом нищего он возвращается в свой дворец, посвящает Телемаха в план уничтожения женихов и, воспользовавшись состязанием в стрельбе из лука, убивает их.

Легендарные элементы повествования о морских странствиях, существовавшие долгое время в фольклорной традиции воспоминания о древних временах и их обычаях, «новеллистический» мотив мужа, возвращающегося домой в последний момент, когда дому угрожает опасность, а также интересы и представления современной Гомеру эпохи колонизации были использованы для изложения и развития троянского мифа.

Илиада и Одиссея имеют множество общих черт как в композиции, так и в идеологической направленности. Характерны организация сюжета вокруг центрального образа, небольшая временная протяженность рассказа, построение фабулы вне зависимости от хронологической последовательности событий, посвящение пропорциональных по объему отрезков текста важным для развития действия моментам, контрастность следующих друг за другой сцен, развитие фабулы путем создания сложных ситуаций, очевидно замедляющих развитие действия, а затем их блестящее разрешение, насыщенность первой части действия эпизодическими мотивами и интенсификация основной линии в конце, столкновение главных противостоящих сил только в конце повествования (Ахилл – Гектор, Одиссей – женихи), использование апостроф, сравнений. В эпической картине мира Гомер зафиксировал важнейшие моменты человеческого бытия, все богатство действительности, в которой живет человек. Важным элементом этой действительности являются боги; они постоянно присутствуют в мире людей, влияют на их поступки и судьбы. Хотя они и бессмертны, но своим поведением и переживаниями напоминают людей, а уподобление это возвышает и как бы освящает все, что свойственно человеку.

Гуманизация мифов является отличительной чертой эпопей Гомера: он подчеркивает важность переживаний отдельного человека, возбуждает сочувствие к страданию и слабости, пробуждает уважение к труду, не принимает жестокости и мстительности; превозносит жизнь и драматизирует смерть (прославляя, однако, ее отдачу за отчизну).

В древности Гомеру приписывали и другие произведения, среди них гимна. Войну мышей и лягушек, Маргита. Греки говорили о Гомере просто:

«Поэт». Илиаду и Одиссею многие, хотя бы частично, знали наизусть. С этих поэм начиналось школьное обучение. Вдохновение, навеянное ими, мы видим во всем античном искусстве и в литературе. Образы гомеровских героев стали образцами того, как следует поступать, строки из поэм Гомера сделались афоризмами, обороты вошли во всеобщее употребление, ситуации обрели символическое значение. (Однако философы, в частности Ксенофан, Платон, обвиняли Гомера в том, что он привил грекам ложные представления о богах).

Поэмы Гомера считались также сокровищницей всяческих знаний, даже исторических и географических. Этого взгляда в эллинистическую эпоху придерживался Кратет из Малл, его оспаривал Эратосфен. В Александрии исследования текстов Гомера породили филологию как науку о литературе (Зенодот Эфесский, Аристофан Византийский, Аристарх Самофракийский). С перевода Одиссеи на латинский язык началась римская литература. Илиада и Одиссея послужили моделями для римской эпопеи.

Одновременно с упадком знания греческого языка Гомера перестают читать на Западе (ок. IV в. н. э.), зато его постоянно читали и комментировали в Византии. На Западе Европы Гомер вновь становится популярным начиная со времен Петрарки; первое его издание было выпущено в г. Великие произведения европейской эпики создаются под влиянием Гомера.

«Гомеровские гимны» («Homerikoi hymnoi»)

Это название носит сохранившееся под именем Гомера собрание гекзаметрических произведений разной длины, адресованных богам. Их складывали рапсоды в качестве так называемых проэмий (вступлений), которыми они предваряли чтение песен Гомера на поэтических агонах во время культовых празднеств в различных религиозных центрах Греции. Это были воззвания к чествуемому божеству. Короткие, иногда всего в несколько стихов, гимпы перечисляли лишь прозвища бога и просили о покровительстве, затем излагалась (часто с большим мастерством рассказчика) священная легенда или любое другое повествование об этом боге. Однако не все гимны носили культовый характер.

Они создавались, по-видимому, в VII–V вв. до н. э., авторы их неизвестны. В сборнике имеется 5 длинных гимнов, представляющих законченное художественное целое и не являющихся проэмиями. Это:

– К Аполлону Дельфийскому (I, Eis Apollona Delphion) – гимн в 178 стихов, легенда о рождении бога на острове Делос;

– К Аполлону Пифийскому (II, Eis Apollona Pythion) в 368 стихах – повествование о создании дельфийского оракула. Два этих гимна выступают в рукописях как одно произведение.

– Гимн К Гермесу (III, Eis Hermen) в 580 стихах – полная юмора и обаяния повесть о проделках новорожденного Гермеса.

– Гимн К Афродите (IV, Eis Aphroditen) в 293 стихах – повествование о союзе Афродиты с Анхизом.

– Гимн К Деметре (V, Eis Demetra) в 495 стихах представляет собой аттическую легенду о прибытии богини в Элевсин и учреждении мистерий.

(текст приведен по изданию: «Античные писатели. Словарь.» СПб, изд-во «Лань», 1999)

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который
Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных.
Все же при этом не спас он товарищей, как ни старался.
Собственным сами себя святотатством они погубили:
Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида.
Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он.
Муза! Об этом и нам расскажи, начав с чего хочешь.
Все остальные в то время, избегнув погибели близкой,
Были уж дома, равно и войны избежавши и моря.
Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем,
Нимфа-царица Калипсо, богиня в богинях, держала
В гроте глубоком, желая, чтоб сделался ей он супругом.
Но протекали года, и уж год наступил, когда было
Сыну Лаэрта богами назначено в дом свой вернуться.
Также, однако, и там, на Итаке, не мог избежать он
Многих трудов, хоть и был меж друзей. Сострадания полны
Были все боги к нему. Лишь один Посейдон непрерывно
Гнал Одиссея, покамест своей он земли не достигнул.
Был Посейдон в это время в далекой стране эфиопов,
Крайние части земли на обоих концах населявших:
Где Гиперион заходит и где он поутру восходит.
Там принимал он от них гекатомбы быков и баранов,
Там наслаждался он, сидя на пиршестве. Все ж остальные
Боги в чертогах Кронида-отца находилися в сборе.
С речью ко всем им родитель мужей и богов обратился;
На сердце, в памяти был у владыки Эгист безукорный,
Жизни Агамемнонидом лишенный, преславным Орестом.
Помня о нем, обратился к бессмертным Кронид со словами:
«Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных!
Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?
Так и Эгист, – не судьбе ль вопреки он супругу Атрида
Взял себе в жены, его умертвив при возврате в отчизну?
Гибель грозящую знал он: ему наказали мы строго,
Зоркого аргоубийцу Гермеса послав, чтоб не смел он
Ни самого убивать, ни жену его брать себе в жены.
Месть за Атрида придет от Ореста, когда, возмужавши,
Он пожелает вступить во владенье своею страною.
Так говорил ему, блага желая, Гермес; но не смог он
Сердца его убедить. И за это Эгист поплатился».
Правду сказал ты, – вполне заслужил он подобную гибель.
Так да погибнет и всякий, кто дело такое свершил бы!
Но разрывается сердце мое за царя Одиссея:
Терпит, бессчастный, он беды, от милых вдали, на объятом
Волнами острове, в месте, где пуп обретается моря.
Остров, поросший лесами; на нем обитает богиня,
Дочь кознодея Атланта, которому ведомы бездны
Моря всего и который надзор за столбами имеет:
Между землею и небом стоят они, их раздвигая.
Скорбью объятого, держит несчастного дочерь Атланта,
Мягкой и вкрадчивой речью все время его обольщая,
Чтобы забыл о своей он Итаке. Но, страстно желая
Видеть хоть дым восходящий родимой земли, помышляет
Только о смерти одной Одиссей. Неужели не тронет
Милого сердца тебе, Олимпиец, судьба его злая?
Он ли не чествовал в жертвах тебя на равнине троянской
Близ кораблей аргивян? Так на что же ты, Зевс, негодуешь?»
Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:
«Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!
Как это смог бы забыть о божественном я Одиссее,
Так выдающемся мыслью меж смертных, с такою охотой
Жертвы богам приносящем, владыкам широкого неба?
Но Посейдон-земледержец к нему не имеющим меры
Гневом пылает за то, что циклоп Полифем богоравный
Глаза лишен им, – циклоп, чья сила меж прочих циклопов
Самой великой была; родился он от нимфы Фоосы,
Дочери Форкина, стража немолчно шумящего моря,
В связь с Посейдоном-владыкой вступившей в пещере глубокой,
С этой поры колебатель земли Посейдон Одиссея
Не убивает, но прочь отгоняет от милой отчизны.
Что же, подумаем все мы, кто здесь на Олимпе сегодня,
Как бы домой возвратиться ему. Посейдон же отбросит
Гнев свой: не сможет один он со всеми бессмертными спорить
И против воли всеобщей богов поступать самовластно».
Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина:
«О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший!
Если угодно теперь всеблаженным богам, чтоб вернуться
Мог Одиссей многоумный в отчизну, прикажем Гермесу
Аргоубийце, решений твоих исполнителю, к нимфе
В косах, красиво сплетенных, на остров Огигию тотчас
Мчаться и ей передать непреклонное наше решенье,
Чтобы на родину был возвращен Одиссей многостойкий.
Я же в Итаку отправлюсь, чтоб там Одиссееву сыну
Бодрости больше внушить и вложить ему мужество в сердце,
Чтоб, на собрание длинноволосых ахейцев созвавши,
Всех женихов он изгнал, убивающих в доме без счета
Кучей ходящих овец и рогатых быков тихоходных.
После того я пошлю его в Спарту и Пилос песчаный,
Чтобы разведал о милом отце и его возвращеньи,
Также чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава».
Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,
Амвросиальные, всюду ее с дуновеньями ветра
И над землей беспредельной носившие и над водою.
В руки взяла боевое копье, изостренное медью, -
Тяжкое, крепкое; им избивала Афина героев,
Гнев на себя навлекавших богини могучеотцовной.
Ринулась бурно богиня с высоких вершин олимпийских,
Стала в итакской стране у двора Одиссеева дома
Перед порогом ворот, с копьем своим острым в ладони,
Образ приняв чужестранца, тафосцев властителя Мента.
Там женихов горделивых застала. Они перед дверью
Душу себе услаждали, с усердием в кости играя,
Сидя на шкурах быков, самими же ими убитых.
В зале же вестники вместе с проворными слугами дома
Эти – вино наливали в кратеры, мешая с водою,
Те, – ноздреватою губкой обмывши столы, выдвигали
Их на средину и клали на них в изобилии мясо.
Первым из всех Телемах боговидный заметил богиню.
Сердцем печалуясь милым, он молча сидел с женихами.
И представлялось ему, как явился родитель могучий,
Как разогнал бы он всех женихов по домам, захватил бы
Власть свою снова и стал бы владений своих господином.
В мыслях таких, с женихами сидя, он увидел Афину.
Быстро направился к двери, душою стыдясь, что так долго
Странник у входа стоять принужден; и, поспешно приблизясь,
Взял он за правую руку пришельца, копье его принял,
Голос повысил и с речью крылатой к нему обратился:
«Радуйся, странник! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж,
Пищей насытившись, ты нам расскажешь, чего тебе нужно».
Так он сказал и пошел. А за ним и Паллада Афина.
После того как вошли они в дом Одиссеев высокий,
Гостя копье он к высокой колонне понес и поставил
В копьехранилище гладкое, где еще много стояло
Копий других Одиссея, могучего духом в несчастьях.
После богиню подвел он к прекрасноузорному креслу,
Тканью застлав, усадил, а под ноги придвинул скамейку.
Рядом и сам поместился на стуле резном, в отдаленьи
От женихов, чтобы гость, по соседству с надменными сидя,
Не получил отвращенья к еде, отягченный их шумом,
Также, чтоб в тайне его расспросить об отце отдаленном.
Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою
В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой
Для умывания; после расставила стол она гладкий.
Хлеб положила перед ними почтенная ключница, много
Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов.
Кравчий поставил пред ними на блюдах, подняв их высоко,
Разного мяса и кубки близ них поместил золотые;
Вестник же к ним подходил то и дело, вина подливая.
Шумно вошли со двора женихи горделивые в залу
И по порядку расселись на креслах и стульях; с водою
Вестники к ним подошли, и они себе руки умыли.
Доверху хлеба в корзины прислужницы им положили,
Мальчики влили напиток в кратеры до самого края.
Руки немедленно к пище готовой они протянули.
После того как желанье питья и еды утолили,
Новым желаньем зажглися сердца женихов: захотелось
Музыки, плясок – услады прекраснейшей всякого пира.
Фемию вестник кифару прекрасную передал в руки:
Пред женихами ему приходилося петь поневоле.
Фемий кифару поднял и начал прекрасную песню.
И обратился тогда Телемах к совоокой Афине,
К ней наклонясь головой, чтоб никто посторонний не слышал:
«Ты не рассердишься, гость дорогой мой, на то, что скажу я?
Только одно на уме вот у этих – кифара да песни.
Немудрено: расточают они здесь чужие богатства -
Мужа, чьи белые кости, изгнившие где-нибудь, дождик
Мочит на суше иль в море свирепые волны качают.
Если б увидели, что на Итаку он снова вернулся,
Все пожелали бы лучше иметь попроворнее ноги,
Чем богатеть, и одежду и золото здесь накопляя.
Злою судьбой он, однако, погублен, и нет никакого
Нам утешенья, хотя кое-кто из людей утверждает:
Он еще будет. Но нет! Уж погиб его день возвращенья!
Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом?
И на каком корабле ты приехал, какою дорогой
К нам тебя в гости везли корабельщики? Кто они сами?
Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам ты добрался.
Так же и это скажи откровенно, чтоб знал хорошо я:
В первый ли раз ты сюда приезжаешь иль давним отцовским
Гостем ты был? Приезжало немало в минувшие годы
В дом наш гостей, ибо много с людьми мой общался родитель».
«Я на вопросы твои с откровенностью полной отвечу:
Имя мне – Мент; мой отец – Анхиал многоумный, и этим
Рад я всегда похвалиться; а сам я владыка тафосцев
Веслолюбивых, приехал в своем корабле со своими;
По винно-чермному морю плыву к чужеземцам за медью
В город далекий Темесу, а еду с блестящим железом.
Свой же корабль я поставил под склоном лесистым Нейона
В пристани Ретре, далеко от города, около поля.
С гордостью я заявляю, что мы с Одиссеем друг другу
Давние гости. Когда посетишь ты героя Лаэрта,
Можешь об этом спросить старика. Говорят, уж не ходит
Больше он в город, но, беды терпя, обитает далеко
В поле со старой служанкой, которая кормит и поит
Старца, когда, по холмам виноградника день пробродивши,
Старые члены свои истомив, возвращается в дом он.
К вам я теперь: говорили, что он уже дома, отец твой.
Видно, однако же, боги ему возвратиться мешают.
Но не погиб на земле Одиссей богоравный, поверь мне.
Где-нибудь в море широком, на острове волнообъятом,
Он задержался живой и томится под властью свирепых,
Диких людей и не может уйти, как ни рвется душою.
Но предсказать я берусь – и какое об этом имеют
Мнение боги и как, полагаю я, все совершится,
Хоть я совсем не пророк и по птицам гадать не умею.
Будет недолго еще он с отчизною милой в разлуке,
Если бы даже его хоть железные цепи держали.
В хитростях опытен он и придумает, как воротиться.
Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:
Подлинно ль вижу в тебе пред собой Одиссеева сына?
Страшно ты с ним головой и глазами прекрасными сходен.
Часто в минувшее время встречались мы с ним до того, как
В Трою походом отправился он, куда и другие
Лучшие из аргивян на судах крутобоких поплыли.
После ж ни я с Одиссеем, ни он не встречался со мною».
Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:
«Я на вопрос твой, о гость наш, отвечу вполне откровенно:
Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю.
Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?
Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился
Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший.
Но – между всеми людьми земнородными самый несчастный -
Он мне отец, раз уж это узнать от меня пожелал ты».
Снова сказала ему совоокая дева Афина:
«Видно, угодно бессмертным, чтоб не был без славы в грядущем
Род твой, когда вот такого, как ты, родила Пенелопа.
Ты ж мне теперь расскажи, ничего от меня не скрывая:
Что за обед здесь? Какое собранье? Зачем тебе это?
Свадьба ли здесь или пир? Ведь не в складчину ж он происходит.
Кажется только, что гости твои необузданно в доме
Вашем бесчинствуют. Стыд бы почувствовал всякий разумный
Муж, заглянувший сюда, поведенье их гнусное видя».
«Раз ты, о гость мой, спросил и узнать пожелал, то узнай же:
Некогда полон богатства был дом этот, был уважаем
Всеми в то время, когда еще здесь тот муж находился.
Нынче ж иное решенье враждебные приняли боги,
Сделав его между всеми мужами невидимым глазу.
Менее стал бы о нем сокрушаться я, если б он умер,
Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб он
Или, окончив войну, на руках у друзей бы скончался.
Был бы насыпан над ним всеахейцами холм погребальный,
Сыну б великую славу на все времена он оставил.
Ныне же Гарпии взяли бесславно его, и ушел он,
Всеми забытый, безвестный, и сыну оставил на долю
Только печаль и рыданья. Но я не об нем лишь едином
Плачу; другое мне горе жестокое боги послали:
Первые люди по власти, что здесь острова населяют
Зам, и Дулихий, и Закинф, покрытый густыми лесами,
И каменистую нашу Итаку, – стремятся упорно
Мать принудить мою к браку и грабят имущество наше.
Мать же и в брак ненавистный не хочет вступить и не может
Их притязаньям конец положить, а они разоряют
Дом мой пирами и скоро меня самого уничтожат».
В негодованьи ему отвечала Паллада Афина:
«Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный
Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев.
Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой
С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме, -
Как я впервые увидел героя в то время, когда он
В доме у нас на пиру веселился, за чашею сидя,
К нам из Эфиры прибывши от Ила, Мермерова сына:
Также и там побывал Одиссей на судне своем быстром;
Яда, смертельного людям, искал он, чтоб мог им намазать
Медные стрелы свои. Однако же Ил отказался
Дать ему яду: стыдился душою богов он бессмертных.
Мой же отец ему дал, потому что любил его страшно.
Пред женихами когда бы в таком появился он виде,
Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны!
Это, однако же, в лоне богов всемогущих сокрыто, -
Он за себя отомстит ли иль нет, возвратившись обратно
В дом свой родной. А теперь я тебе предложил бы подумать,
Как поступить, чтобы всех женихов удалить из чертога.
Слушай меня и к тому, что скажу, отнесись со вниманьем:
Завтра, граждан ахейских созвав на собранье, открыто
Все расскажи им, и боги тебе пусть свидетели будут.
После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися;
Мать же твоя, если дух ее снова замужества хочет,
Пусть возвратится к отцу многосильному, в дом свой родимый;
Пусть снаряжает он свадьбу, приданое давши большое,
Сколько его получить полагается дочери милой.
Что ж до тебя, – мой разумный совет ты, быть может, исполнишь:
Лучший корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправься
И об отце поразведай исчезнувшем; верно, из смертных
Кто-либо сможет о нем сообщить иль Молва тебе скажет
Зевсова – больше всего она людям известий приносит.
В Пилосе раньше узнаешь, что скажет божественный Нестор,
К русому после того Менелаю отправишься в Спарту;
Прибыл домой он последним из всех меднолатных ахейцев.
Если услышишь, что жив твой отец, что домой он вернется,
Год дожидайся его, терпеливо снося притесненья;
Если ж услышишь, что мертв он, что нет его больше на свете,
То, возвратившись обратно в отцовскую милую землю,
В честь его холм ты насыплешь могильный, как следует справишь
Чин похоронный по нем и в замужество мать свою выдашь.
После того как ты все это сделаешь, все это кончишь,
В сердце своем и в уме хорошенько обдумай, какими
Средствами всех женихов в чертогах твоих изничтожить,
Хитростью или открыто. Ребячьими жить пустяками
Время прошло для тебя, не таков уже ныне твой возраст.
Иль неизвестно тебе, что с божественным было Орестом,
Славу какую он добыл, расправясь с коварным Эгистом,
Отцеубийцей, отца его славного жизни лишившим?
Вижу я, друг дорогой мой, что ты и велик и прекрасен,
Ты не слабее его, ты в потомстве прославишься также;
Но уж давно мне пора возвратиться на быстрый корабль мой:
Спутники ждут и наверно в душе возмущаются мною.
Ты ж о себе позаботься и то, что сказал я, обдумай».
Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил:
«Право же, гость мой, со мной говоришь ты с такою любовью,
Словно отец; никогда я твоих не забуду советов.
Но подожди, хоть и очень, как вижу, в дорогу спешишь ты.
Вымойся раньше у нас, услади себе милое сердце.
С радостным духом потом унесешь на корабль ты подарок
Ценный, прекрасный, который тебе поднесу я на память,
Как меж гостей и хозяев бывает, приятных друг другу».
Так отвечала ему совоокая дева Афина:
«Нет, не задерживай нынче меня, тороплюсь я в дорогу.
Дар же, что милое сердце тебя побуждает вручить мне,
Я, возвращаясь обратно, приму и домой с ним уеду,
Дар получив дорогой и таким же тебя отдаривши».
Молвила и отошла совоокая дева Афина,
Как быстрокрылая птица, порхнула в окно. Охватила
Сила его и отвага. И больше еще он, чем прежде,
Вспомнил отца дорогого. И, в сердце своем поразмыслив,
В трепет душою пришел, познав, что беседовал с богом.
Тотчас назад к женихам направился муж богоравный.
Пел перед ними певец знаменитый, они же сидели,
Слушая молча. Он пел о возврате печальном из Трои
Рати ахейцев, ниспосланном им Палладой Афиной.
В верхнем покое своем вдохновенное слышала пенье
Старца Икария дочь, Пенелопа разумная. Тотчас
Сверху спустилась она высокою лестницей дома,
Но не одна; с ней вместе спустились и двое служанок.
В залу войдя к женихам, Пенелопа, богиня средь женщин,
Стала вблизи косяка ведущей в столовую двери,
Щеки закрывши себе покрывалом блестящим, а рядом
С нею, с обеих сторон, усердные стали служанки.
Плача, певцу вдохновенному так Пенелопа сказала:
«Фемий, ты знаешь так много других восхищающих душу
Песен, какими певцы восславляют богов и героев.
Спой же из них, пред собранием сидя, одну. И в молчаньи
Гости ей будут внимать за вином. Но прерви начатую
Песню печальную; скорбью она наполняет в груди мне
Милое сердце. На долю мне выпало злейшее горе.
Мужа такого лишась, не могу я забыть о погибшем,
Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос».
Матери так возразил рассудительный сын Одиссеев:
«Мать моя, что ты мешаешь певцу в удовольствие наше
То воспевать, чем в душе он горит? Не певец в том виновен, -
Зевс тут виновен, который трудящимся тягостно людям
Каждому в душу влагает, что хочет. Нельзя раздражаться,
Раз воспевать пожелал он удел злополучный данайцев.
Больше всего восхищаются люди обычно такою
Песнью, которая им представляется самою новой.
Дух и сердце себе укроти и заставь себя слушать.
Не одному Одиссею домой не пришлось воротиться,
Множество также других не вернулось домой из-под Трои.
Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами -
Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб служанки немедля за дело
Также взялись. Говорить же – не женское дело, а дело
Мужа, всех больше – мое; у себя я один повелитель».
Так он сказал. Изумившись, обратно пошла Пенелопа.
Сына разумное слово глубоко ей в душу проникло.
Наверх поднявшись к себе со служанками, плакала долго
Об Одиссее она, о супруге любимом, покуда
Сладостным сном не покрыла ей веки богиня Афина.
А женихи в это время шумели в тенистом чертоге;
Сильно им всем захотелось на ложе возлечь с Пенелопой.
С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился:
«О женихи Пенелопы, надменные, гордые люди!
Будем теперь пировать, наслаждаться. Шуметь перестаньте!
Так ведь приятно и сладко внимать песнопеньям прекрасным
Мужа такого, как этот, – по пению равного богу!
Завтра же утром сойдемся на площадь, откроем собранье,
Там я открыто пред целым народом скажу, чтобы тотчас
Дом мой очистили вы. А с пирами устройтесь иначе:
Средства свои проедайте на них, чередуясь домами.
Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше
У одного человека богатство губить безвозмездно, -
Жрите! А я воззову за поддержкой к богам вечносущим.
Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион:
Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!»
Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,
Смелым словам удивлялись, которые вдруг услыхали.
Тотчас к нему Антиной обратился, рожденный Евпейтом:
«Сами, наверное, боги тебя, Телемах, обучают
Так беззастенчиво хвастать и так разговаривать нагло.
Зевс нас избави, чтоб стал ты в объятой волнами Итаке
Нашим царем, по рожденью уж право имея на это!»
И, возражая ему, Телемах рассудительный молвил:
«Ты на меня не сердись, Антиной, но скажу тебе вот что:
Если бы это мне Зевс даровал, я конечно бы принял.
Или, по-твоему, нет ничего уже хуже, чем это?
Царствовать – дело совсем не плохое; скопляются скоро
В доме царевом богатства, и сам он в чести у народа.
Но между знатных ахейцев в объятой волнами Итаке
Множество есть и других, молодых или старых, которым
Власть бы могла перейти, раз царя Одиссея не стало.
Но у себя я один останусь хозяином дома,
Как и рабов, для меня Одиссеем царем приведенных!»
Начал тогда говорить Евримах, рожденный Полибом:
«О Телемах, это в лоне богов всемогущих сокрыто,
Кто из ахейцев царем на Итаке окажется нашей.
Все же, что здесь, то твое, и в дому своем сам ты хозяин.
Вряд ли найдется, пока обитаема будет Итака,
Кто-нибудь, кто бы дерзнул на твое посягнуть достоянье.
Но я желал бы узнать, мой милейший, о нынешнем госте:
Кто этот гость и откуда? Отечеством землю какую
Славится Какого он рода и племени? Где он родился?
С вестью ль к тебе о возврате отца твоего он явился
Или по собственной нужде приехал сюда, на Итаку?
Сразу исчезнув, не ждал он, чтоб здесь познакомиться с нами.
На худородного он человека лицом не походит».
И, отвечая ему, Телемах рассудительный молвил:
«На возвращенье отца, Евримах, я надежд не имею.
Я ни вестям уж не верю, откуда-нибудь приходящим,
Ни прорицаньям внимать не желаю, к которым, сзывая
Разных гадателей в дом, без конца моя мать прибегает.
Путник же этот мне гость по отцу, он из Тафоса родом,
Мент, называет себя Энхиала разумного сыном
С гордостью, сам же владыка он веслолюбивых тафосцев».
Так говорил Телемах, хоть и знал, что беседовал с богом.
Те же, занявшись опять усладительным пеньем и пляской,
Тешились ими и ждали, покамест приблизится вечер.
Тешились так, веселились. И вечер надвинулся черный.
Встали тогда и пошли по домам, чтоб покою предаться.
Сын же царя Одиссея прекрасным двором в свой высокий
Двинулся спальный покой, кругом хорошо защищенный.
Думая в сердце о многом, туда он для сна отправлялся.
С факелом в каждой руке впереди его шла Евриклея,
Дочь домовитая Опа, рожденного от Пенсенора.
Куплей когда-то Лаэрт достояньем своим ее сделал
Юным подросточком, двадцать быков за нее заплативши,
И наравне с домовитой женой почитал ее в доме,
Но, чтоб жену не гневить, постели своей не делил с ней.
Шла она с факелом в каждой руке. Из невольниц любила
Всех она больше его и с детства его воспитала.
Двери открыл Телемах у искусно построенной спальни,
Сел на постель и, мягкий хитон через голову снявши,
Этот хитон свой старухе услужливой на руки кинул.
Та встряхнула хитон, по складкам искусно сложила
И на колок близ точеной постели повесила. После
Вышла старуха тихонько из спальни, серебряной ручкой
Дверь за собой притворила, засов ремнем притянувши.
Ночь напролет на постели, покрывшись овчиною мягкой,
Он размышлял о дороге, в которую зван был Афиной.

Когда мы слышим или читаем о древнегреческих героях, то представляем сильных, физически развитых атлетов, стремящихся к славе и бросающих вызов судьбе. Но был ли таким Одиссей - один из самых известных персонажей гомеровских поэм «Илиада» и «Одиссея»? Чем он прославил и обессмертил свое имя? Какие подвиги совершил?

Мифы и поэмы Гомера

Из века в век древнегреческие мифы рассказывали о происхождении и устройстве мира, деяниях героев и олимпийских богов. Чудесный мир мифологии завораживал и пугал, объяснял и предписывал; в нём отражались система ценностей Древней Греции и связь времен. Эллинские мифы оказали огромное влияние на формирование европейской и мировой культуры, а имена многих героев, богов и чудовищ стали именами нарицательными, символами каких-либо качеств и свойств. Например, химера - символ чего-то несуществующего, способного порождать опасные иллюзии, заблуждения.

С развитием социальных, экономических и других общественных отношений мифологическое сознание стало разрушаться, и своеобразным мостиком между фольклором и литературой послужили поэмы легендарного Гомера «Илиада» и «Одиссея».

Героический эпос Гомера - это пик развития эллинской мифологии, но в то же время её художественное осмысление. Кроме того, как доказали археологические раскопки Генриха Шлимана, гомеровские поэмы в какой-то степени отражают реальность XI-IX веков до н.э. и могут служить историческим источником. Гомер - первый древнегреческий поэт, был, по преданию, слеп и жил в VIII веке до н.э. Впрочем, никаких достоверных сведений, подтверждающих факт его существования, пока нет. Но есть замечательные эпические поэмы, воссоздающие великолепный мир древнегреческой мифологии и, вместе с тем, оказавшие огромное влияние на развитие всей европейской культуры.

Сквозной персонаж обеих поэм Гомера - Одиссей, царь Итаки, участник Троянской войны.

Если в «Илиаде» он один из второстепенных (хотя и ключевых) действующих лиц осады Трои, то в «Одиссее» - главный герой.

Биография Одиссея

Имя «Одиссей» на древнегреческом языке означает «сердитый» или «гневный». Римляне именовали его Улисс. Имя Одиссей теперь имеет и нарицательное значение: одиссеей называют длительное, опасное, наполненное приключениями путешествие.

Одиссей - сын аргонавта Лаэрта и спутницы Артемиды Антиклеи. По преданию, дедом Одиссея был Зевс, верховный бог-олимпиец.

Жена Одиссея - Пенелопа, её имя стало символом супружеской верности. Долгие двадцать лет ждала она своего супруга из военного похода, с изобретательной хитростью обманывая многочисленных женихов.

Большую роль в поэме «Одиссея» играет сын главного героя - Телемах.

Обратившись к гомеровскому эпосу можно обозначить судьбоносные события в жизни легендарного героя:

участие в сватовстве к Елене Прекрасной, где Одиссей встречает свою будущую жену Пенелопу;
участие, хотя и с неохотой, в Троянской войне;
защита тела Ахилла;
создание троянского коня;
десятилетнее странствие по морю и многочисленные приключения, в которых Одиссей теряет всех спутников;
возвращение на Итаку в образе нищего старика;
жестокое истребление многочисленных женихов Пенелопы;
счастливое воссоединение семьи.

Из всех этих событий складывается неповторимый портрет Одиссея, характеристика его личности.

Личность героя

Главная особенность личности Одиссея - её универсальность, космичность. Гений Гомера создал образ всесторонне развитого человека. Одиссей предстает не только как отважный герой и победитель на поле боя, он совершает подвиги и среди чудовищ и волшебников.

Он хитёр и рассудителен, жесток, но предан отчизне, семье и друзьям, любознателен и лукав. Одиссей - прекрасный оратор и мудрый советчик, отважный мореход и искусный плотник и торговец. Он отказался от вечной молодости и любви, предложенными влюбленной в него нимфой Калипсо, ради возвращения на родину, к семье.

Благодаря своей хитрости и находчивости Одиссей преодолел многочисленные опасности:

на острове циклопов ослепил великана Полифема и избежал тем самым смерти и спас товарищей;
победил волшебницу Цирцею;
услышал пение сирен, но не погиб;
прошёл на корабле между Сциллой и Харибдой;
одолел женихов Пенелопы.

По сути, плавание Одиссея - это путь в неведомое, постижение и освоение неизвестного, дорога к самому себе и обретение собственной личности.

Легендарный герой выступает в гомеровских поэмах как представитель всего человечества, открывающего и познающего мир. В образе Одиссея воплотилось всё богатство человеческой натуры, её слабости и безбрежность. Не случайно к этому образу обращались многие прославленные писатели и поэты: Софокл, Овидий, Данте, Шекспир, Лопе де Вега, П. Корнель, Л. Фейхтвангер, Д. Джойс, Т. Пратчетт и другие.

Если это сообщение тебе пригодилось, буда рада видеть тебя

Илиада Гомера — полномасштабное художественное открытие, сделанное в колыбели мировой культуры — Древней Греции. Поэт воспел величественным гекзаметром (поэтическим размером) события троянской войны — противостояния греков и троянцев. Это одна из первых эпических поэм в истории человечества. Основу произведения составляет мифология, поэтому читателю представляется двухуровневая композиция, где ход борьбы на земле предопределен на Олимпе. Тем интереснее наблюдать характеры не только людей, но и Богов.

В 13 веке до н.э из северной части Греции пришли могущественные племена ахейцев, которые распространились по греческой земле, заняв южное побережье и острова эгейского моря. Микены, Тиринф и Пилос — крупнейшие города, в каждом из которых был свой царь. Ахейцы хотели заполучить малую Азию на восточном побережье, но там располагалось Троянское государство, столицей которого была Троя (Илион). Троянцы мешали свободной торговле греков в малой Азии, так как именно через Илион проходили товарные пути ахейцев. Жажда заполучения восточного побережья и свободного выхода для торговли и стала причиной войны 1200 года до н.э. Кровопролитная борьба вошла в историю под названием Троянская, а ее участниками стали ахейцы и троянцы. Троя была окружена стеной с зубцами, благодаря которой на осаждение этого города греки потратили 10 лет. Тогда ахейцы соорудили огромного коня, впоследствии названного Троянским, в знак преклонения царю Илиона, а ночью из деревянного дара вышли греческие воины, которые открыли ворота города и Троя пала.

Исследователи и ученые долгое время черпали сведения о событиях Троянской войны из трудов Гомера. История стала основой поэмы «Илиада».

Тематика и проблематика

Уже в первых строках поэмы Гомер раскрывает тематику «Илиады». Одна из тем — гнев Ахилла. Проблема ненависти выдвинута автором в своеобразной манере: он приветствует воинственность противоборствующих сторон, но в то же время сетует на бездумные потери. Недаром богиня раздора играет отрицательную роль в произведении. Так автор выражает свое стремление к миру. «Гнев Ахилла» направляет ход войны, поэтому мы полноправно можем назвать его эмоциональную возбужденность стержневой основой произведения. В ней сосредоточена человеческая слабость: мы не можем устоять, когда нами завладевает агрессия.

Впервые герой пылает ненавистью к Агамемнону. Вождь греков силой забирает Брисеиду – пленницу Ахилла. Герой отныне не учувствует в сражениях, таково наказание царю. Греки сразу начинают терпеть поражения одно за другим, а Ахилл не вступает в бой, даже когда Троянцы вплотную подходят к его лагерю. Агамемнон возвращает Брисеиду герою, в шатер заносят дары в качестве извинений, но Ахилл не смотрит на них. Светлые чувства не успевают занять голову героя, сюжетная линия вновь вспыхивает гневом Ахилла, на этот раз из-за убийства его друга Патрокла. Поскольку Ахилл не участвовал в сражениях, а греческая армия несла серьезные потери – Патрокл вызвался помочь воинам, облачившись в доспехи полубога, получив его воинов и колесницу. Жажда воинской славы помутняет сознание юного Патрокла, и, вступая в схватку с Гектором, он умирает.

Ахилл жаждет мести, теперь он объединяется с Агамемноном, ведь ни что так не сближает, как общий враг. Герой вызывает Гектора на бой, пронзает шею мечом и жестоко обходится с телом врага, привязав его к своей колеснице и протащив до самого лагеря. За свою жестокость он расплачивается сполна, ведь тоже падает на поле боя по воле богов. Так автор порицает агрессию и своенравие человека.

Тема чести главным образом раскрывается через противостоящих воинов Гектора и Ахилла, а смерть Троянского предводителя является предзнаменованием падения Трои. Поступок Ахилла по отношению к телу Гектора является бесчестьем, поэтому наказывается богами. Зато к троянскому воину были обращены должные почести, ведь он, по мнению Гомера, был человеком чести до конца.

Тема судьбы тоже затронута автором. Герои Гомера не имеют свободы воли, все они — заложники своей судьбы, предначертанной богами. Жители Олимпа полностью контролируют жизнь людей, выясняя через них свои отношения. Мифологическое сознание современников Гомера так представляло себе мир — через призму мифа. Ни одно действие не считали они случайным, везде находя божий промысел.

Проблематика произведения вмещает в себя основные человеческие пороки: зависть, мстительность, честолюбие, жадность, блуд и так далее. Эти преступные страсти одолевают даже богов. Все начинается с зависти, мстительности и себялюбия богинь, продолжается благодаря честолюбию, гордыне, жадности и похоти людей, а заканчивается их жестокостью, хитростью и глупостью. Каждое из этих качеств — проблема, которая, тем не менее, вечна. Автор считает, что пороки родились вместе с людьми и исчезнут они тоже, как явления одного порядка. В дурных чертах он видит не только негатив, но и источник многогранности жизни. Поэт несмотря ни на что воспевает людей такими, какие они есть.

В каком переводе лучше читать?

Перевод «Илиады» Гомера, безусловно, можно считать тяжелым творческим трудом, каждый автор старался «дотронуться» до событий Древней Греции, чтобы в полной мере передать и приблизить читателя к оригинальной поэме. Существует 3 авторских перевода, пользующихся спросом среди читателей – А.А.Сальникова, В.В.Вересаева и Н.И. Гнедича.

Н.И. Гнедич стремился своим переводом приблизиться к Гомеровскому стилю, он хотел передать атмосферу эпохи, используя высокий стиль, и, на наш взгляд, у него это получилось. «Илиада» Гнедича написана гекзаметром, наполнена архаизмами и славянизмами. Именно в этом переводе читатель может прочувствовать выразительность языка и погрузиться «с головой» в Древнегреческий мир, несмотря на то, что текст достаточно сжатый. Данный перевод довольно тяжело читается из-за обилия устаревших слов, рассчитан на «искушенного читателя».
В.В Вересаев заменил слова «очи», «брег», «в сонмах» на более простые и разговорные. Часть его перевода взята от Жуковского и Гнедина, и автор не скрывал этого, он считал, что хорошо написанные фрагменты других переводчиков можно использовать в своих трудах. Данный перевод читается легче, чем у Н.И. Гнедича и рассчитан на «неискушенного читателя».
В переводе А.А. Сальникова появляется ровность ритма стихотворного произведения. Текст адаптирован для современного читателя и не составляет труда в прочтении. Данный перевод лучше всего подойдет для понимания сюжета «Илиады».

Суть произведения

В «Илиаде» Гомера описывается ход Троянской войны. Начинается все на свадьбе Пелея и Фетиды (родители Ахилла), на которой богиня раздора бросает золотое яблоко для «прекраснейшей». Это служит предметом спора между Герой, Афиной и Афродиотой, которые просят троянского царевича Париса рассудить их. Он отдает яблоко Афродите, так как та пообещала ему красивейшую из жен. Тогда-то Гера и Афина становятся непримиримыми врагами Трои.

Поводом к войне послужила обещанная Афродитой прекраснейшая из жен Елена, которая была увезена Парисом от ее законного мужа Менелая. Он впоследствии соберет почти всю Грецию на войну против своего обидчика. Против Трои воюет Ахилл, но не ради восстановления справедливости и воссоединения семьи, он приехал в Трою за славой, ведь именно эта война разнесет его имя далеко за пределы Греции.

Сражения проходят под пристальным наблюдением Богов, которые, как марионетками, управляют людьми, верша исход битвы.

Ахилл был призван на войну Агамемноном, но он не воин своего Царя. Их взаимная ненависть друг к другу приносит первую роковую ссору. Ход войны меняется после того, как Агамемнон силой забирает Брисеиду, принадлежавшую, в виде воинского трофея, герою. Силы Троянцев резко начинают перевешивать после выхода из сражений Ахилла. Только смерть Патрокла возбуждает в герое настоящую жажду мщения. Он вонзает меч в горло Гектора (сын Троянского царя, убийца Патрокла), привязывает его тело к колеснице и едет так до своего лагеря. Месть затмевает разум героя.

Царь Трои Приам просит отдать тело сына, взывая к чувствам Ахилла, ему удается пробудить сострадание в душе героя, и тот отдает тело, пообещав столько дней мира, сколько понадобится для погребения Гектора. Поэма заканчивается картиной погребения Троянского сына.

Главные герои

Ахилл – сын от последнего брака бога и земной женщины (Пелей и Фетида). Обладал невероятной силой и выносливостью, слабое место было скрыто в пятке. Один из главных героев Троянской войны, сражался со стороны Греции под формальным предводительством Агамемнона.
Агамемнон – микенский царь. Корыстолюбивый. Его ссора с Ахиллом является центральным конфликтом «Илиады».
Гектор – сын Троянского царя, пал от руки Ахилла. Настоящий защитник Трои, через данного персонажа раскрывается тема чести.
Елена – виновница войны, дочь Зевса, жена Менелая.
Зевс – бог громовержец, вершит исход войны.
Приам – Троянский царь.
Патрокл – друг Ахилла, которого он учит военному делу. Погибает от руки Гектора.
Брисеида – наложница Ахилла, влюбляется в героя. Стала поводом ссоры Агамемнона и Ахилла.
Менелай — муж Елены.
Парис — царевич Трои, похититель Елены.

Чем заканчивается поэма?

«Илиада» Гомера заканчивается картиной погребения Гектора (сына Приама). В его лице видится предзнаменование падения Трои, хотя еще множество событий произойдет, прежде чем стены города будут захвачены.

Скорбь Троянского Царя о сыне была велика, он готов рисковать своей жизнью, чтобы проститься с Гектором. Приам проникает в шатер Ахилла незамеченным, об этом позаботились боги. Царь привозит дары. Аполлон просил героя усмирить свою жестокость, но гнев за смерть друга не утихает. Троянский царь падает на колени и взывает к чувствам сострадания Ахилла, ведет речь об отце героя Пелее, который так же ждет сына с войны живым, а Приам теперь одинок, ведь Гектор был его единственной надеждой. Самоотверженность и отчаянье, которые поставили на колени Царя перед воином, трогают потаенные уголки души Ахилла. Царь просит тело сына, чтобы похоронить с почестями, они вместе плачут, гнев утихает, и герой отдает Гектора Приаму. Ахилл так же обещает столько дней мира и военного бездействия, сколько потребуется для погребения Троянского вождя по всем правилам.

Над телом павшего воина плачет Троя. Погребальный костер оставляет лишь прах от тела Гектора, который помещается в урну и опускается в могилу. Сцена заканчивается поминальным пиром.

Значение «Илиады» в культуре

Гомер поэмами «Илиада» и «Одиссея» открывает новую литературную страницу в истории.

В «Илиаде» сливаются воедино история и мифы, боги очеловечиваются, а люди прекрасны, как боги. Тема чести, поднятая здесь Гомером, потом неоднократно поднимется другими писателями. Поэты средних веков стали переделывать поэмы «на свой лад», дополнив «Илиаду» «Троянскими сказаниями». Эпоха ренессанса принесла большое число переводчиков, интересующихся творчеством Гомера. Именно в этот период произведение набирает популярность и за одно столетие принимает облик, приближенный к тому тексту, который мы можем прочитать сейчас. В век просвещения появляется научный подход к поэме, ее содержанию и автору.

Гомер не только открыл литературную страницу в истории, но и вдохновил и до сих пор вдохновляет читателей. От «Илиады» и «Одиссеи» появятся художественные приемы, став основой творчества Старого Света. А Образ слепого автора плотно войдет в представления о писателе Европейского типа.

"Историческая истина гомеровского эпоса как реальная и в крупном и в подробностях мелочей канва событий, изложенных в гомеровских поэмах, общеизвестна" .

Однако историческая реальная основа поэмы Гомера не единственное проявление "истины" их как варианта "полезного". Весь текст "Илиады" до отказа насыщен сведениями географического, этнографического, астрономического, медицинского и иного характера, философскими сентенциями, теологическими справками, которые, растворяясь в художественном тексте поэм, тем не менее не утрачивают собственную познавательную ценность и самоцель. Сведения такого рода в гомеровском эпосе обладают одновременно многозначностью образа и единственным значением понятия, а потому, разделяя эстетическое ощущение "приятного", свойственного всему художественному произведению, всему эпосу в целом, сохраняют за собой характер "истинного", "полезного", "поучительного". Так, "истинны", т. е. достаточно точны и реальны, и вместе с тем в известной мере сюжетно самоцельны географические описания Гомера.

Действительно, камениста Итака, родина гомеровского Одиссея, о которой вскользь упоминает Елена, с городских стен Трои указывая Приаму на ахейских героев:

Муж сей, почтенный Приам, Лаэртид Одиссей многоумный,

Взросший в народе Итаки, питомец земли каменистой.

[Ил, III, 200 -- 201]

Действительно, Коринф располагается близ моря, а на острове Эвбея некогда жили воинственные абанты:

Но народов эвбейских, дышащих боем абантов,

Чад Эретрии, Халкиды, обильной вином Гистиеи,

Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком,

Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе,

Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль,

Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов.

Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших,

Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий

Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях.

[Ил., II, 536--544]

О "нетрепетных духом" абантах, пылких воинах Эвбеи, что сражались копьем, упоминает вслед за Гомером Архилох (фрагмент 3):

В бое подобном они опытны боле всего --

Мужи владыки Эвбеи, копейщики славные...

Такого рода достоверными географическими и этнографическими сведениями, при всей своей краткости достаточно объемными, выделяющими основное, главное или примечательное, отличное, изобилует все эпическое повествование, но особенно многочисленны они во второй песни "Илиады", так называемом "Перечне кораблей":

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:

Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.

Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде,

Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый;

Феспии, Грей мужей и широких полей Микалесса;

Окрест Илезия живших и Гармы и окрест Эритры;

Всех обитателей Гил, Элеон, Петеон населявших;

Также Окалею, град Медеон, устроением пышный,

Копы, Эвтрез и стадам голубиным любезную Фисбу,

Град Коронею, и град Галиарт на лугах многотравных;

Живших в Платее, и в Глиссе тучные нивы пахавших;

Всех, населяющих град Гипофивы, прекрасный устройством;

Славный Онхест, Посейдонов алтарь и заветную рощу;

Арн, виноградом обильный, Мидею, красивую Ниссу,

И народ, наконец, населявший Анфедон предельный.

С ним неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных

По сту и двадцать воинственных юных беотян сидело.

Истинность всех географических отсылок: Фисба во взмахе голубиных крыл, пересеченная лесистая местность Этеона, виноградники Арны, каменистая почва Авлиды и т. д.-- проверил и подтвердил в свое время еще Страбон (I, р. 16, 25), для которого, кстати, сама сжатость географических характеристик Гомера, нередко выраженных одними эпитетами, служила доказательством их достоверности. "Истинные" географические сведения гомеровского эпоса не выпадают из общего хода повествования, не стоят особняком, но вливаются в общее движение художественной мысли, необходимы для реализации художественного замысла, выполняя роль индивидуальной эпической характеристики народов и племен.

Вместе с тем при всей несомненной спаянности, слитности "истины" и "вымысла" в поэмах Гомера "истинные" географические сведения сохраняют в них некую внутреннюю самостоятельность и информационную самозначимость. Именно это обстоятельство позволяет географическим данным в ткани художественного целого гомеровских поэм стать, в представлении древних, едва ли не разделом античного географического трактата, а Гомеру -- античным географом. "И это же свойство "истинных" сведений в пределах эпоса отличает географические данные Гомера от аналогичных данных более поздних авторов античной поэзии" .

О последнем подробно и убедительно говорит Страбон (1, р. 27): "Вообще-то нехорошо все, что касается поэзии Гомера, сводить в одно с поэзией других поэтов как в остальном, так и в тех географических делах, о которых сейчас идет речь, и не признавать за ними преимущества. Ведь если обратиться не к чему иному, а к "Триптолему" Софокла или к прологу "Вакханок" Еврипида, и сопоставить с тщательностью по отношению к тому же самому у Гомера, то легко заметить его превосходство или, по крайней мере, преимущество. Ибо, где требуется порядок в перечислении местностей, которые он упоминает, он соблюдает порядок как эллинских, так и отдаленных:

Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесный

Взбросить на Оссу они покушались, чтоб приступом небо

Гера же, вдруг устремившись, оставила выси Олимпа,

Вдруг пролетела Пиерии холмы, Эмафии долы.

Быстро промчалась по снежным горам фракиян быстроконных,

Выше утесов паря и стопами земли не касаясь;

С гордой Афоса вершины сошла на волнистое море;

Там ниспустилася в Лемне, Фоасовом граде священном;

Там со Сном повстречалася, братом возлюбленным Смерти.

[Ил., XIV, 225 -- 231]

А в "Каталоге" он не называет города по порядку, потому что <в этом> нет необходимости; народности же -- по порядку. Точно так же и о местностях отдаленных:

Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,

К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, эрембов;

В Ливии был, наконец...

Это заметил и Гиппарх.

Они же <Софокл и Еврипид>, когда нужно изложить по порядку, один, говоря о Дионисе, приходившем к разным народам, а другой -- о Триптолеме, (перечисляющем) заселенные им Земли, располагают рядом местности, отстоящие далеко, близкие же -- разделяют. "Покинув полные золота земли Лидийцев, солнечные равнины Фригиян и Персов, я пришел к Бактрийским стенам, в холодную страну Мидян, в блаженную Аравию" . Подобным образом поступает и Триптолем" .

По мысли Страбона, Гомер перед другими поэтами имеет определенные преимущества в точности географических знаний, реальности их, т. е. преимущество в "истине" .

Ни Софоклу, ни Еврипиду не важны географические сведения о местностях сами по себе. Им нужно и важно создать впечатление огромной географической протяженности, на которой действуют их герои,-- Дионис и Триптолем. Географические данные они используют как художественный прием, подчиняют их определенной эстетической заданности, заставляют нести художественное содержание и тем способствовать воплощению этого содержания.

И у Софокла, и у Еврипида вымысел поглотил, растворил в себе "истину". Отсюда пренебрежение скрупулезной точностью описаний, свойственной Гомеру, нарочитое разъединение близкого и сближение по принципу противоположности: с юга на север, с севера вновь на юг; от тепла, избытка солнечных лучей Лидии и Фригии -- к холоду Мидии, а затем назад -- в счастливую, блаженную, согретую солнцем Аравию.

Теряется конкретное, реальное представление о пути, проделанном Триптолемом и Дионисом, но возникает чувство обширности, беспредельности, полноты охвата земель, а вместе с ним и чувство величия деяний героев.

Самостоятельной, самодовлеющей значимости реальные географические сведения в художественных произведениях послегомеровской литературы не имеют, да эта значимость им, произведениям с чисто образной структурой мышления, и не нужна.

К сходным выводам о взаимосвязи вымысла и истины в тексте "Илиады" и "Одиссеи" приводят также наблюдения над сведениями-поучениями в области медицины, в частности анатомии, диагностики болезней, терапии, хирургии, фармакологии и т. д.

Во всяком случае, в "Илиаде" курс ранней античной анатомии предстает едва ли не во всей своей полноте. В жестокой сече враги наносят друг другу чудовищные раны, и Гомер добросовестно и методически фиксирует их:

Гектор его копием улучает под челюсть, и зубы

Вышибла острая медь и язык посредине рассекла;

Он с колесницы падет и бразды разливает по праху.

[Ил., XVII, 617-619]

Несторов сын, обращенного тылом Фоона приметив,

Прянул и ранил убийственно: жилу рассек совершенно,

С правого бока хребта непрерывно идущую к вые,

Всю совершенно рассек; зашатавшися, навзничь на землю

Пал он, дрожащие руки к любезным друзьям простирая.

[Ил., XIII, 545--549]

Глухо броня зазвенела, под мощным ударом рассевшись;

С громом упал он, копье упадавшему в сердце воткнулось;

Сердце его, трепеща, потрясло и копейное древко;

Но могучесть в нем скоро Арей укротил смертоносный.

[Ил., XIII, 441 -- 444]

И ударил оружием медным

Сильный Патрокл, и не праздно копье из руки излетело:

В грудь угодил, где лежит оболочка вкруг твердого сердца.

[Ил., XVI, 479-481]

Собственно говоря, подробное описание ранений, равно как и боев, составляет едва ли не большую часть "Илиады". И дело здесь не в жестокости, не в смаковании натуралистических подробностей, и даже не в ужасе перед войной, губящей все прекрасное. Война в представлении эпических героев и творца эпических поэм -- это жизненный труд, тяжелый и изнурительный, но такой же обыденный и привычный, как пахота и жатва. Время от времени он бывает необходим, и тогда оратай преображается в воина, чью храбрость во многом определяют раны, место и обстоятельство ранения. Отсюда пристальный интерес, при каких обстоятельствах и как один воин ранил или сразил другого. Недаром, рассказывая о битве за стену у ахейских кораблей, Гомер различает позорные раны трусов и доблестные храбрецов:

Многие тут из сражавшихся острою медью позорно

Были постигнуты в тыл, у которых хребет обнажался

В бегстве из боя, и многие храбрые в грудь, сквозь щиты их.

[Ил., XII, 427 -- 429]

И когда царь Крита Идоменей воздает хвалу мужеству Мериона, своего соратника, он опять-таки обращается к ранам в бою, способам и месту ранения:

Если б и ты, подвизаяся, был поражен иль устрелен,

Верно, не в выю тебе, не в хребет бы оружие пало:

Грудью б ты встретил копье иль утробой пернатую принял,

Прямо вперед устремившийся, в первых рядах ратоборцев.

[Ил., XIII, 288-291]

Интерес к ранениям и детальному рассмотрению их в эпосе художественно обоснован и эстетически значим.

Вместе с тем в эпических рассказах-отчетах об умерщвлении или ранении героя содержатся подчас подробности, место которым в специальных сочинениях по медицине и которые излишни при художественном определении почетного или позорного ранения. Так, чтобы составить представление о гибели Эхекла, достаточно знать, что Ахилл рассек ему череп, но излишне -- что кровь теплая и нагрела меч. Важно, что герои Алкафой и Девкалион встретили смерть лицом к врагу: один упал, пораженный копьем в сердце, другому срубил голову Ахилл,-- но не важно для установления храбрости каждого из них, что копейное древко, вонзившись в сердце, сотряслось от его биения и что при падении обезглавленного трупа из позвоночника выскочил мозг.

Подробности такого рода, будучи с медицинской точки зрения истинными, несомненно усиливают правдоподобие всего изображения в целом, всей сцены боя, заставляют поверить в реальность вымысла. Но этого мало. Рассказ о ране приобретает как бы самостоятельный смысл, анатомические подробности увлекают поэта и его слушателей "сами по себе", иначе -- своим медицинским аспектом. "Не будь и слушателям и сказителю подобные медицинские "излишества" важны и нужны, едва ли они вошли бы в эпос, а Гомер, возможно, не упрочил бы за собой в древности славу опытного врачевателя и всемудреца" .

Когда знакомишься с греческим героическим эпосом, то не только узнаешь, что у греков в войске, осаждавшем Трою, были опытные врачи, удачно излечивавшие раны, но и получаешь своего рода медицинскую инструкцию по врачеванию этих ран, изложенную убедительно и неназойливо подробно.

Вот изображение того, как врачует рану друг Ахилла, ахейский герой Патрокл:

Под грудь подхвативши, повел он владыку народов

К сени; служитель, узрев их, тельчие кожи раскинул.

Там распростерши героя, ножом он из лядвеи жало

Вырезал горькой пернатой, омыл с нее теплой водою

Черную кровь и руками истертым корнем присыпал

Горьким, врачующим боли, который ему совершенно

Боль утоляет; и кровь унялася, и язва иссохла.

[Ил., XI, 842--848]

А вот являет свое искусство Махаон, сын бога-врача Асклепия:

Язвину врач осмотрел, нанесенную горькой стрелою;

Выжал кровь и, искусный, ее врачевствами осыпал,

Силу которых отцу его Хирон открыл дружелюбный.

[Ил., IV, 217 -- 219]

Наконец, представление о том, как готовили или, точнее, из чего составляли лечебную утоляющую жажду и подкрепляющую силы смесь дают следующие строки "Илиады":

Им Гекамеда кудрявая смесь в питие составляла,

Прежде сидящим поставила стол Гекамеда прекрасный,

Ярко блестящий, с подножием черным; на нем предложила

Медное блюдо со сладостным луком, в прикуску напитка,

С медом новым и ячной мукою священной;

Кубок красивый поставила, из дому взятый Нелидом...

В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила

Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра

Теркою медной и ячной присыпала белой мукою.

Так уготовя напиток составленный, пить приказала.

[Ил., XI, 624, 328 -- 632, 638--641]

Питье приготовлено на прамнийском вине; в него входят тертый козий сыр, ячная мука или крупа, добавляется по вкусу мед. Питье заедают луком. Фармакологическая сторона ингредиентов рецепта и в наши дни ясна, понятна, приемлема.

Подобного рода "истина", иначе -- полезные сведения, поучения в поэмах Гомера встречаются едва ли не по всем отраслям знаний.

Приведем еще несколько примеров.

Так, из гомеровского эпоса следует, что сок смоковницы обладает вяжущим свойством и пригоден как средство для свертывания молока:

Язву Пеан врачевством, утоляющим боли, осыпав,

Быстро его исцелил, не для смертной рожденного жизни.

Словно смоковничий сок, с молоком перемешанный белым,

Жидкое вяжет, когда его быстро колеблет смешавший,--

С равной Пеан быстротой исцелил уязвленного бога,

[Ил., V, 900 -- 904]

что при бросании камня для силы удара расставляют ноги, создавая тем самым большую устойчивость:

Стал он (Гектор) у самых ворот и, чтоб не был удар маломочен,

Ноги расширил и, сильно напрягшися, грянул в средину...

[Ил., XII, 467-458]

и что над деревянным брусом, прежде чем он станет притолокой в дверях богатого дома, производят ряд совершенно конкретных плотницких операций/

Из вышеприведенных строк послегомеровская художественная литература использовала бы только одну первую, заимствовав из двух других лишь эпитет "гладкая": гладкая притолока из дуба на острове каменистом и почти безлесном говорит о зажиточности хозяина дома. Вопрос же о том, кто и как сделал притолоку гладкой, никогда бы не возник перед поэтами более поздней поры сам по себе, без настоятельной к тому необходимости со стороны общего хода образной мысли.

В свою очередь, научная литература, напротив, восприняла бы, очевидно, лишь две последние строки и как несомненную истину конкретизировала их содержание, введя массу дополнительных подробностей. Только истина, только то, как протекал процесс обработки дерева, интересовала бы этот род литературы, эту систему человеческого мышления. Поэмы Гомера органично соединяют в себе и то и другое -- и истину, и вымысел. Истина -- рассказ о процессе обработки дерева под притолоку -- введена в поэму вымыслом и должна пояснить, сколь богата и знаменательна была вымышленная притолока в вымышленном доме, если над ней так долго и "истинно", с соблюдением всех правил искусства, трудился опытный плотник. И одновременно истина наделяет вымысел гомеровских поэм оставляющим в заблуждении правдоподобием: если так реальна гладкоотесанная дубовая притолока дома, о производстве которой в подробностях известно все, и это "все" -- истина, то почему должен быть менее реален, истинен весь дом и его хозяин Одиссей со всеми своими странствиями? Истина предстает почти вымыслом" и вымысел почти истиной. Помимо "истин", непосредственно связанных с фактами бытия, гомеровский эпос поставляет и "истины" духовные, "истины" отражения и преломления бытия в сознании людей, "истины" античной философии в различных ее аспектах: физические, этико-психологические, теологические.

В "Илиаде", рассказывая, как обманутые речью Агамемнона ахейцы устремились к кораблям, чтобы плыть домой, Гомер вводит сравнение:

Встал, всколебался народ, как огромные волны морские,

Если и Нот их и Эвр, на водах Икарийского понта,

Вздуют, ударивши оба из облаков Зевса владыки;

Или как Зефир обширную ниву жестоко волнует,

Вдруг налетев, и над нею бушующий клонит колосья;

Так их собрание все взволновалося...

Гомеровское сравнение ведет к восприятию явления сразу в нескольких плоскостях. Ветер и облака создают картину волнения на море, рождают образ огромных мятущихся морских волн и вместе с тем -- человеческих толп. С художественным образом сопряжен момент логической информации, момент "истинного" знания, научной аксиомы, для нас теперь трудно различимый, почти скрытый, но для древних необычайно ясный: ветры дуют из облаков. Последнее для ранней античности имеет значение исходного и первостепенного научного открытия. Схолии к Эсхилу свидетельствуют: "Ветры, по учению Анаксагора, возникают из земли, по Гомеру же, "из_ туч отца Зевса,. Но Анаксагор говорит о материальной причине ветров, Гомер же о деятельной" .

Причина возникновения ветра -- актуальный вопрос античной физики, и решают его равно компетентно философ Анаксагор и поэт Гомер.

Итак, ветры дуют из облаков, но -- из облаков владыки Зевса. И если принять во внимание, что одним из постоянных эпитетов Зевса является "облако", или "тучегонитель" (Ил., I, 517, 560 и др.), то окажется, что дуют они и по воле Зевса, т. е. дуновение их так или иначе направляет Зевс. Причем не Зевс -- абстракция, но вполне реальный и грозный метатель молний, царь богов и людей, обитающий на вполне реальном Олимпе. Для древнего поэта одинаково ясно, что ветры дуют из облаков и что облака -- проявление мощи Зевса.

Смешались, объединились мифологический образ, совпадающий со значением ("тучегонитель" Зевс гонит тучи), расширенное логическое понятие (ветер дует из облаков) и поэтический многозначный образ народных толп-волн. Смешались, объединились научная физическая истина, художественный поэтический вымысел и мифологический вымысел-истина. И подобных примеров в эпосе немало.

Теперь об "истинах" гомеровского эпоса в сфере этической. Речь пойдет о сентенциях почти того же порядка, что и знаменитые сентенции Феогнида, о которых Плутарх сказал: "Мы знаем жертвоприношения без плясок и флейт, но не знаем поэзии без сказок и выдумки. А поэмы Эмпедокла и Парменида, сочинения о животных Никандра и гномические изречения Феогнида -- все это произведения, которые взяли взаймы у поэзии размер и высокий стиль, словно телегу, чтобы не ходить пешком" .

По мнению древних, сентенции Феогнида лишены вымысла, истинны и в силу этого могут быть поставлены в один ряд с философскими сочинениями Эмпедокла и Парменида, т. е. сопричастны понятийно-логическому мышлению. Но моральные сентенции Феогнида и Гомера близки как тематически, так и по внутренней структуре, по типу мышления, по той основной цели, которую они преследуют, -- научить, принести пользу.

С умыслом добрым тебя обучу я тому, что и сам я,

Кирн, от хороших людей малым ребенком узнал,--

[Феогнид. Элегии, 27 -- 28]

обещает Феогнид .

"Слушать советы полезно", утверждает устами мудрого Нестора Гомер (Ил., 1, 274).

Оба они, и Феогнид и Гомер, действительно учат часто одному и тому же, советуют одно и то же:

Знает ли кто из людей, устремляясь к задуманной цели,

Что достижение даст -- благо иль тяжкое зло?

Часто мы думаем зло сотворить,-- и добро совершаем;

Думаем сделать добро,-- зло причиняем взамен.

И никогда не сбывается то, чего смертный желает.

Жалко-беспомощен он, силы ничтожны его.

[Феогнид. Элегии, 135 -- 140]

Гомеровский Зевс -- коням Ахилла:

Ах, злополучные, вас мы почто даровали Пелею,

Смертному сыну земли, не стареющих вас и бессмертных?

Разве, что вы с человеками бедными скорби познали?

Ибо из тварей, которые дышат и ползают в прахе,

Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека.

[Ил., XVII, 443 -- 447]

И еще. На этот раз отнюдь не пессимистическое:

Вредно вином упиваться сверх меры. Но ежели люди

С разумом пьют,-- от вина польза одна, а не вред.

[Феогнид. Элегии, 211--212])

Гомер в лице Диомеда советует:

Ныне предайтесь покою, но прежде сердца ободрите

Пищей, вином: вино человеку и бодрость и крепость.

[Ил., IX, 705 -- 706]

Советы, поучения Гомера, как и Феогнида, для человека ранней античности -- "истина", ценная, важная в своем едином и единичном значении, а потому "научная", т. е. отмеченная печатью понятийно-логического мышления.

Вместе с тем и у Феогнида, отчасти, и у Гомера, особенно и прежде всего, понятийно-логическая сторона поучений не стоит особняком, не выпадает из художественного целого, но входит в это целое, растворяется в нем.

Так, в первой сентенции Гомера мысль о беззащитности, слабости человека перед силами мирозданья, поданая как "истина" ("истинно в целой вселенной несчастнее нет человека"), акцентируется, подкрепляется образом "тварей, которые дышат и ползают в прахе"; а безотносительная "истина" о вине, сентенция вторая, расширяет образ Диомеда как эпического героя не только храброго, но и умудренного опытом.

Этические "истины" гомеровских поэм -- ряд неоспоримых правил, обязательных к исполнению и руководству в делах и поступках.

Еще несколько примеров.

Ответ Агамемнона на просьбу о захоронении мертвых, павших в бою:

Что до сожжения мертвых, нисколько тому не противлюсь.

Долг -- ничего не щадить для окончивших дни человеков,

И умерших немедленно должно огнем успокоить.

[Ил., VII, 408 -- 410])

"Умерших огнем успокоить" нужно, должно. В устах Агамемнона слова о долге перед умершими обретают смысл этического предписания, выходящего за рамки художественного образа и потому удерживающего свое изначальное содержание.

Тот же Агамемнон, ободряя воинов перед боем, излагает им "истину" о преимуществах храбрости; излагает так, как это могло быть в "Этике" Аристотеля или любом другом научном трактате:

Будьте мужами, друзья, и возвысьтеся доблестным духом;

Воина воин стыдися на поприще подвигов ратных!

Воинов, знающих стыд, избавляется боле, чем гибнет;

Но беглецы не находят ни славы себе, ни избавы!

[Ил., V, 529 -- 532]

В поэме Гомера немало точных психологических наблюдений. И когда, выдвигая условия перемирия, гомеровский Менелай говорит о неустойчивости, подвижности незрелых умов молодежи и о мудрой осмотрительности старцев, в его словах непреложность факта, психологическая "истина":

Пусть призовут и Приама владыку, да клятву положит

Сам (а сыны у него напыщенны, всегда вероломны):

Да преступник какой-либо Зевсовых клятв не разрушит:

Сердце людей молодых легкомысленно, непостоянно;

Старец, меж ними присущий, вперед и назад прозорливо

Смотрит, обеих сторон соблюдая взаимную пользу.

[Ил., III, 105--110]

Среди разного рода гомеровских "истин" значительное место занимают "истины" теологические.

Представления о божестве, его сущности, его бытийственной и космической роли в глазах верующего человека не могут не быть "истинными", т. е. соответствующими правде жизни. А потому, например, местонахождение Тартара и само изображение Тартара у Гомера есть не что иное, как религиозная, теологическая "истина":

Или восхичу его и низвергну я (Зевс) в сумрачный Тартар,

В пропасть далекую, где под землей глубочайшая бездна:

Где и медяный помост, и ворота железные, Тартар,

Столько далекий от ада, как светлое небо от дола!

[Ил., VIII, 13--16]

Однако в "Илиаде" рассказ о Тартаре имеет не только "истинный", информационный, но и художественный смысл: ужасы далекого сумрачного Тартара, из которого нет выхода, живописуют, подчеркивают гнев Зевса, мощь бога, жуткую реальность его угроз.

И еще аспект мифологический: Тартар не мог бы стать "истиной" даже для религиозного грека гомеровской поры, если бы в его сознании вымышленный Тартар не представлялся реально существующим.

Таковы в гомеровском эпосе пути, на которых формируется и закрепляется связь между логическим понятием, художественным образом и образом мифологическим, связь между истиной и вымыслом.

Между тем вымысел в поэмах Гомера правдоподобен не только вследствие сращения с истиной, но и потому, что строение его подчинено закономерностям правдоподобия, выявленным применительно к послегомеровской поэзии античной теорией искусства и сформулированным Аристотелем. Вымысел гомеровской поэмы -- это "возможное согласно вероятности или необходимости и невозможное, но правдоподобное".

По вероятности или необходимости возможно большинство из того, о чем рассказывает Гомер.

По необходимости возможна кровопролитная война между ахеянами и троянами: совершается воля Зевса (Ил., I, 5), пожелавшего избавить Землю от переизбытка людского множества. По вероятности возможен гнев Ахилла, открывающий первую песню "Илиады": эпический гнев, проявление силы, мужества, доблести постоянно сопутствует герою на всем его жизненном пути. По вероятности или по необходимости возможны сцены и обстоятельства, сопровождающие этот гнев: по вероятности -- приход жреца Хриса, молящего ахейцев о выкупе за дочь, угрозы Агамемнона, не пожелавшего лишиться красивой наложницы, печальное возвращение старца, его мольбы к Аполлону и внимание божества к своему оскорбленному жрецу; по необходимости -- месть Аполлона, внявшего моленьям, его незамедлительная расправа с обидчиками, и т. д.

Невозможного, но правдоподобного в эпосе значительно меньше. Невозможно кое-что из того, что относится к эпическому идеалу, и отчасти то, что утверждается общественным мнением. Невозможна сила Гектора и Ахилла, которые легко поднимают камни и отодвигают воротный засов такой величины, что их не могут в одиночку ни отодвинуть, ни поднять ни эпические современники героев, ни тем более "живущие ныне" (Ил., XII, 445--450; XXIV, 452-- 456). Вместе с тем "невозможная" сила Гектора и Ахилла для эпического сказителя и его слушателей правдоподобна. И Ахилл, и Гектор -- великие богатыри, лучшие воины ахейского и троянского ополчения. Отсюда их преимущества перед современниками, в частности в физической силе. И Ахилл, и Гектор жили в далекие героические, не сравнимые с настоящим времена, когда все было иное, все было лучше; отсюда их превосходство и над "живущими ныне". А потому особая сила обоих героев в эпическом повествовании правомерно мыслится безусловно реальной и достоверной.

О сложившемся общественном мнении как невозможном, но правдоподобном, с которым нельзя не считаться, упоминает Гомер:

Первым строем начальствовал пестродоспешный Менесфий,

Сперхия сын, реки пресловутой, от Зевса ниспадшей:

Тайно его Полидора, прекрасная дочерь Пелея,

С Сперхием бурным родила, жена, сочетавшаясь с богом;

Но, по молве, с Периеридом Бором, который и браком

С нею сопрягся торжественно, выдав несметное вено.

[Ил., XVI, 173-178]

Происхождение Менесфия подано в двух версиях. По одной, и ее разделяет Гомер, Менесфий -- сын бога Сперхия, подругой -- сын смертного. Вторая версия для Гомера неприемлема, "невозможна". Но хотя Гомер убежден в противном, версия эта не обойдена молчанием: как всякая версия, источник которой молва, общественное мнение, она правдоподобна и потому имеет право на существование.

Античные критики и теоретики литературы, как правило, преувеличивали момент невозможного в вымысле гомеровского эпоса и делали это обычно за счет эпического мифологизма. Последнее понятно. Мифологическое сознание, пронизывающее поэмы, без учета и осмысления особенностей которого судить о путях строения эпического вымысла нельзя, с точки зрения античной литературной критики,-- чуждый, досадный и незаслуживающий внимания анахронизм. В результате невозможным в вымысле эпоса оказывается едва ли не все то, в чем эпический сказитель и его слушатели видели возможное, необходимое, вероятное.

Для Лукиана 19, например, "невозможны" быстрота бега мифических коней Эрихфония (Ил., XX, 219--229) и сила Зевса, обещающего на одной цепи поднять море и землю (Ил., VIII, 23--27), для Аристотеля 20 -- помощь Афины и вмешательство Посейдона при высадке Одиссея на Итаку.

Таким образом, эпический вымысел гомеровской поэзии -- вымысел особый, в котором "ложь" срослась с "истиной", и каждый факт такого вымысла может рассматриваться одновременно как "ложь", построенная с соблюдением закономерностей художественного вымысла послегомеровской поэзии, и как "истина" античной науки и эпико-мифологического сознания.

Действие «Илиады» (т. е. поэмы об Илионе) отнесено к 10-му году Троянской войны, но ни причина войны, ни ход ее в поэме не излагаются. Сказание в целом и основные действующие фигуры предполагаются уже известными слушателю; содержанием поэмы является лишь один эпизод, в пределах которого сконцентрирован огромный материал сказаний и выведено большое количество греческих и троянских героев. «Илиада» состоит из 15 700 стихов, которые впоследствии были разбиты античными учеными на 24 книги, по числу букв греческого алфавита. Тема поэмы объявлена в первом же стихе, где певец обращается к Музе, богине песнопения:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына.

Ахилл (Ахиллес), сын фессалийского царя Пелея и морской богини Фетиды, храбрейший из ахейских витязей, является центральной фигурой «Илиады». Он «кратковечен», ему суждена великая слава и скорая смерть. Ахилл изображен настолько могучим героем, что троянцы не смеют выйти из стен города, пока он участвует в войне; стоит ему появиться, как все прочие герои становятся ненужными. «Гнев» Ахилла, его отказ участвовать в военных действиях, служит, таким образом, организующим моментом для всего хода действия поэмы, так как лишь бездействие Ахилла позволяет развернуть картину боев и показать весь блеск греческих и троянских витязей.

“Илиада”, военно-героическая поэма, повествует о событиях войны, вызванных ссорой храбрейшего из участников похода Ахилла, царя Фтии, с предводителем войска Агамемноном,: который отобрал у Ахилла его пленницу Брисеиду.

Оскорбленный Ахилл отказался участвовать в сражениях и вернулся к войску лишь после гибели его лучшего друга Патрокла. Мстя за смерть друга, он вступил в поединок с предводителем троянского войска Гектором, виновником смерти Патрокла, и убил его. В “Илиаде” рассказы о действиях людей на земле чередуются с изображением сцен на Олимпе, где боги, разделившиеся на две партии, решают судьбу отдельных сражений. При этом события, происходящие одновременно, излагаются как происходящие последовательно, одно за другим (так называемый закон хронологической несовместимости).

Завязкой действия “Илиады” является гнев Ахилла; события, излагаемые в поэме, вызваны этим гневом, и весь сюжет представляет собой как бы последовательное изложение фаз гнева Ахилла, хотя встречаются отклонения от основной сюжетной линии, вставные эпизоды. Кульминационный момент сюжета - поединок Ахилла с Гек-тором; развязка-возвращение Ахиллом Приаму тела убитого им Гектора. Композиция “Илиады” отличается некоторой симметричностью в соответствии с нравственными установками поэта. «Илиада» состоит из ряда эпизодов, последовательно разворачивающихся во времени и часто имеющих вполне самостоятельный и законченный характер.

В сюжетном построении наблюдается ряд противоречий и неувязок. Старая «песенная» теория, объяснявшая композиционное своеобразие «Илиады» механическим сцеплением самостоятельных «песен», в настоящее время совершенно отвергнута, как в силу того, что единство «Илиады» предполагает поэтический замысел - «автора», так и потому, что отдельные эпизоды «Илиады» отнюдь не являются «песнями». Быстрый темп рассказа варьирует с медленным «эпическим раздольем», повествование - с искусно компонованными речами и диалогами.

Сюжетный интерес к целому отступает на задний план перед рельефной отделкой части, - отсюда драматическая напряженность отдельных сцен и небрежность в мотивировке этих сцен. Речь богато расцвечена эпитетами, метафорами и «гомеровскими» сравнениями, из к-рых многие являются традиционными и восходят к глубокой древности. Троянский поход - одно из наиболее поздних событий в системе греческих мифов, и носителем памяти о прошлом, как бы живой связью различных поколений героев, является в «Илиаде» престарелый пилосский царь Нестор; в его уста вложено множество героических преданий пилосцев; встречаются упоминания и о других мифологических циклах, о «походе против Фив», о подвигах Геракла и т. п.

Главный герой “Илиады” Ахилл самолюбив, страшен в своем гневе: личная обида заставила его пренебречь своим долгом и отказаться от участия в боях; тем не менее ему присущи нравственные понятия, которые в конце концов заставляют его искупить свою вину перед войском; гнев же его, составляющий стержень сюжета “Илиады”, разрешается великодушием.

Многие персонажи «Илиады» представляют собою древних, иногда еще догреческих богов, видоизменившихся в процессе скрещения местных культов с религией Зевса. И в самом цикле сказаний о взятии Трои («священного Илиона») и последующем несчастном возвращении греческих витязей можно усмотреть отголоски очень древних мифов. С другой стороны, ряд эпизодов «Илиады» лишь искусственно связан с Троей. Патроклия и некоторые из последующих деяний Ахилла первоначально разыгрывались не в Трое, а во Фракии; сцена «смотра со стен» была локализована повидимому в Пелопоннесе и относилась к похищению Елены Тезеем, а не Парисом. Даже троянские фигуры оказываются неожиданно связанными с греческим континентом, и гроб Гектора чтился в Фивах.

Мотивы, имеющие конструктивное значение в построении «И.» (см. ниже), повидимому тоже заимствованы из других сказаний: «гнев Ахилла» из эпоса о гневе Мелеагра, а мотив разлада Зевса и Геры - из цикла сказаний о Геракле. Когда приходит к нему старик Приам-несчастный отец, потерявший сына, и просит выдать ему тело Гектора и приносит взамен дары, раскаяние Агамемнона не смягчают его, а слезы старика смягчают; это воспевание человечности героя - одно из проявлений гомеровского гуманизма.

В поэме прославляется военная доблесть, но автор отнюдь не одобряет войну, ведущую к худшему из зол - смерти. Об этом свидетельствуют как отдельные реплики автора и его героев, так и явное сочувствие Гектору и другим защитникам Трои, которые в этой войне являются страдающей стороной.

Симпатии автора принадлежат воинам обеих враждующих стран, но агрессивность и грабительские стремления греков вызывают его осуждение. В то же время, когда нужно действовать во имя славы родины или ради близких людей, герои Гомера презирают смерть.

Жизнь в представлении гомеровских героев настолько привлекательна, что Ахилл, встреченный Одиссеем в царстве мертвых, говорит, что он предпочел бы тяжелую жизнь поденщика царствованию над душами умерших в преисподней.

У большинства народов мифы слагаются преимущественно о богах. Но Древняя Греция является исключением: в основной, лучшей их части повествуется о героях. Это внуки, сыновья, правнуки богов, рожденные от смертных женщин. Именно они совершали различные подвиги, наказывали злодеев, уничтожали чудовищ, а также участвовали в междоусобных войнах. Боги, когда стало тяжело от них Земле, сделали так, чтобы в Троянской войне участники сами уничтожили друг друга. Так свершилась воля Зевса. У стен Илиона погибло множество героев.

В этой статье мы расскажем вам о произведении, которое создал Гомер, - "Илиада". Содержание ее будет нами кратко изложено, а также мы проведем анализ этой и другой поэмы о Троянской войне - "Одиссеи".

О чем рассказывается в "Илиаде"

"Троя" и "Илион" - это два названия великого города, расположенного в Малой Азии, около берега Дарданелл. Поэма, рассказывающая о Троянской войне, по второму имени называется "Илиада" (Гомера). В народе до нее существовали лишь небольшие устные песни вроде баллад или былин, повествующие о подвигах этих героев. Гомер, слепой легендарный певец, сложил из них большую поэму и сделал это весьма искусно: он отобрал лишь один эпизод и так его развернул, что сделал его отражением целого героического века. Называется данный эпизод "Гнев Ахилла", который был величайшим греческим героем последнего поколения. "Илиада" Гомера посвящена в основном ему.

Кто участвовал в войне

Длилась Троянская война 10 лет. "Илиада" Гомера начинается так. На Трою в поход собралось множество греческих вождей и царей, с тысячами воинов, на сотнях кораблей: в поэме их перечень занимает несколько страниц. Агамемнон, правитель Аргоса, этот сильнейший из царей, был главным из них. Вместе с ним отправились Менелай, его брат (война началась ради него), пылкий Диомед, могучий Аякс, мудрый Нестор, хитроумный Одиссей и другие. Но самым ловким, сильным и храбрым был Ахилл, юный сын Фетиды, морской богини, сопровождал которого Патрокл, его друг. Приам, седой царь, правил троянцами. Войско его возглавлял Гектор, сын царя, доблестный воин. При нем были Парис, брат его (война началась из-за него), а также множество союзников, собранных со всей Азии. Таковы были герои поэмы Гомера "Илиада". Участвовали в сражении и сами боги: Аполлон сребролукий помогал троянцам, а Гера, царица небесная, и Афина, мудрая воительница - грекам. Громовержец Зевс, верховный бог, следил с высокого Олимпа за битвами и вершил волю свою.

Начало войны

Война началась так. Проходила свадьба Пелея и Фетиды, морской богини - последний брак, заключенный между смертными и богами (тот самый, от которого родился герой Ахилл). Богиня раздора на пиру бросила золотое яблоко, которое предназначалось "прекраснейшей". Заспорили из-за него трое: Афина, Гера и Афродита. Парису, троянскому царевичу, Зевс приказал рассудить этот спор. Обещала свои дары ему каждая из богинь: Гера - сделать царем всего мира, Афина - мудрецом и героем, Афродита - мужем самой красивой из женщин. Герой решил отдать яблоко последней.

После этого Афина с Герой стали заклятыми врагами Трои. Парису же помогла Афродита обольстить Елену, дочь самого Зевса, которая была женой царя Менелая, и увезти ее в Трою. Когда-то лучшие богатыри Греции сватались к ней и сговорились так, чтобы не перессориться: пусть девушка сама выберет того, кто ей нравится, а если кто-то другой попробует ее отбить, все остальные объявят ему войну. Каждый юноша надеялся, что избранником окажется именно он. Выбор Елены пал на Менелая. Теперь у этого царя отбил ее Парис, и поэтому все ее бывшие женихи пошли войной на этого юношу. Лишь самый молодой из них не сватался к девушке и отправился воевать лишь для того, чтобы показать свою силу, доблесть, завоевать славу. Этим юношей был Ахилл.

Первая атака троянцев

"Илиада" Гомера продолжается. Троянцы атакуют. Во главе их - Сарпедон, сын бога Зевса, последний из его сыновей на земле, а также Гектор. Холодно наблюдает из своего шатра Ахилл, как бегут греки, а троянцы подступают к их лагерю: они вот-вот подожгут корабли своих врагов. С вышины Гера тоже видит, как проигрывают греки, и решается в отчаянии на обман, чтобы тем самым отвлечь внимание Зевса. Она является перед ним в поясе Афродиты, который возбуждает страсть, и бог соединяется с Герой на вершине Иды. Их окутывает золотое облако, а земля расцветает гиацинтами и шафраном. После этого они засыпают, и, пока спит Зевс, греки приостанавливают троянцев. Но недолог сон верховного бога. Пробуждается Зевс, и дрожит Гера перед гневом его, а он призывает ее терпеть: греки сумеют одолеть троянцев, но после того как усмирит свой гнев Ахилл и выйдет в бой. Зевс обещал это богине Фетиде.

Патрокл отправляется на битву

Однако Ахилл не готов еще это сделать, и вместо него на помощь грекам отправляется Патрокл. Больно ему наблюдать за попавшими в беду товарищами. Поэма Гомера "Илиада" продолжается. Ахилл дает юноше свои доспехи, которых боятся троянцы, а также воинов, колесницу, запряженную умеющими прорицать и говорить вещими конями. Он призывает своего товарища отразить от лагеря троянцев, спасти корабли. Но при этом советует не подвергать себя опасности, не увлекаться преследованьем. Троянцы, увидев доспехи, испугались и поворотили назад. Тогда Патрокл не выдержал и стал их преследовать.

Вот выходит ему навстречу сын Зевса, Сарпедон, и бог, наблюдая с высоты, колеблется: спасти сына или нет. Но Гера говорит, пусть вершится судьба. Как горная сосна, рушится Сарпедон, закипает бой вокруг его тела. Тем временем все дальше рвется Патрокл, к самым воротам Трои. Апполон кричит ему, что не суждено юноше взять город. Тот не слышит. Апполон тогда ударяет его по плечам, окутавшись тучей. Лишается сил Патрокл, роняет копье, шлем и щит, и Гектор наносит ему сокрушительный удар. Умирая, воин предсказывает, что тот падет от руки Ахилла.

Последний узнает печальную весть: погиб Патрокл, и теперь Гектор красуется в его доспехах. С трудом выносят друзья мертвое тело с поля битвы. Троянцы, торжествуя, преследуют их. Ахилл жаждет ринуться в бой, но не может этого сделать: он безоружен. Тогда герой кричит, и так страшен этот крик, что, содрогнувшись, троянцы отступают. Начинается ночь, и Ахилл оплакивает своего друга, грозя врагам отмщеньем.

Новые доспехи Ахилла

По просьбе его матери, Фетиды, тем временем Гефест, бог-кузнец, выковывает в медной кузнице новые доспехи для Ахилла. Это поножи, шлем, панцирь и щит, на котором изображен весь мир: звезды и солнце, море и земля, воюющий и мирный город. В мирном - свадьба и суд, перед воюющим - битва и засада. Вокруг - виноградник, пастбище, жатва, пахота, деревенский праздник и хоровод, посередине которого - певец с лирою.

Вот наступает утро, и наш герой облачается в свои новые доспехи и созывает на сходку греческое войско. Не угас его гнев, но сейчас он обращен на погубивших его друга, а не на Агамемнона. Ахилл гневается на Гектора и троянцев. Агамемнону герой теперь предлагает примирение, и тот принимает его. Ахиллу возвращена Брисеида. В его шатер внесены богатые дары. Но на них почти не смотрит наш герой: он жаждет боя, мести.

Новая битва

Вот наступает уже четвертая битва. Снимает запреты Зевс: пусть боги сами сражаются, за кого хотят эти мифические герои "Илиады" Гомера. Афина в бою сходится с Аресом, Гера - с Артемидой.

Страшен Ахилл, что отмечается в произведении "Илиада" Гомера. Рассказ об этом герое продолжается. Он схватился было с Энеем, но боги вырвали последнего из его рук. Не судьба этому воину пасть от Ахилла. Он должен пережить и его, и Трою. Ахилл, разъяренный неудачей, губит без счета троянцев, загромождают реку их трупы. Но Скамандр, речной бог, нападает, захлестывая валами. Гефест, огненный бог, усмиряет его.

Ахилл преследует Гектора

Продолжается наше краткое содержание. Гомер ("Илиада") описывает следующие дальнейшие события. Троянцы, которым удалось выжить, спасаются в городе. Один Гектор прикрывает отступление. Ахилл налетает на него, и тот бежит: он боится за свою жизнь, но в то же время хочет отвлечь Ахилла от остальных. Они обегают город три раза, а боги с высот смотрят на них. Колеблется Зевс, не спасти ли этого героя, но Афина просит оставить все на волю судьбы.

Смерть Гектора

Зевс тогда поднимает весы, на которых находятся два жребия - Ахиллов и Гекторов. Чаша Ахилла взмывает вверх, а Гектора клонится к подземному царству. Дает знак верховный бог: покинуть Гектора Аполлону, а Афине - заступиться за Ахилла. Последняя удерживает противника героя, и он лицом к лицу сходится с Ахиллом. Копье Гектора попадает в щит Гефеста, но тщетно. Ахилл ранит героя в горло, и тот падает. Победитель привязывает тело его к своей колеснице и, глумясь над убитым, гонит лошадей вокруг Трои. Старый Приам плачет о нем на городской стене. Сокрушается и вдова Андромаха, а также все жители Трои.

Погребение Патрокла

Продолжается составленное нами краткое содержание. Гомер ("Илиада") описывает следующие события. Отомщен Патрокл. Пышное погребение устраивает Ахилл своему другу. 12 троянских пленников убивают над телом Патрокла. Гнев его друга, однако, не утихает. Ахилл трижды в день гонит свою колесницу с телом Гектора вокруг кургана, где похоронен Патрокл. Давно бы разбился труп о камни, но Аполлон незримо оберегает его. Вот вмешивается Зевс. Он объявляет Ахиллу через Фетиду, что тому недолго осталось жить на свете, просит его отдать тело врага для погребения. И Ахилл повинуется.

Поступок царя Приама

Продолжает рассказывать о дальнейших событиях Гомер ("Илиада"). Краткое содержание их следующее. Царь Приам ночью приходит к шатру победителя. А с ним - полная даров повозка. Через греческий лагерь пройти незамеченным ему дали сами боги. Приам припадает к коленям воина, просит вспомнить об отце Пелее, который так же стар. Горе сближает этих врагов: лишь сейчас затихает в сердце Ахилла долгий гнев. Он принимает дары Приама, отдает ему тело Гектора и обещает, что не потревожит троянцев до тех пор, пока они не предадут земле тело своего воина. Приам с телом возвращается в Трою, и над убитым плачут родственники. Зажигается костер, останки героя собирают в урну, которую опускают в могилу. Над ней насыпают курган. Поминальным пиром заканчивается поэма Гомера "Илиада".

Дальнейшие события

Оставалось еще много событий до конца этой войны. Потеряв Гектора, троянцы не осмеливались уже покидать городские стены. Но им на помощь приходили другие народы: из земли амазонок, из Малой Азии, из Эфиопии. Наиболее страшным был эфиопский вождь Мемнон. Он сразился с Ахиллом, который его ниспроверг и бросился на приступ Трои. Именно тогда герой и погиб от направленной Аполлоном стрелы Париса. Потеряв Ахилла, греки не надеялись уже взять силой Трою - они сделали это хитростью, заставив жителей города ввезти деревянного коня, внутри которого сидели витязи. В "Энеиде" Вергилий потом расскажет об этом.

Троя была разрушена, а греческие герои, которым удалось выжить, отправились в обратный путь.

Гомер, "Илиада" и "Одиссея": композиции произведений

Рассмотрим композицию произведений, посвященных этим событиям. Две поэмы, рассказывающие о Троянской войне, написал Гомер - "Илиада" и "Одиссея". В основу их легли предания о ней, происходившей в действительности примерно в 13-12 веках до нашей эры. "Илиада" рассказывает о событиях войны на 10-м ее годе, а сказочно-бытовая поэма "Одиссея" повествует о произошедшем уже после ее окончания возвращении царя Итаки, Одиссея, одного из военачальников греков, на родину, о злоключениях его.

В "Илиаде" рассказы о людских действиях чередуются с изображением богов, которые решают судьбу сражений, разделившись на две партии. События, которые происходили одновременно, при этом излагаются как совершающиеся последовательно. Композиция поэмы отличается симметричностью.

В структуре "Одиссеи" отметим наиболее значительное - прием транспозиции - изображение событий прошлого в виде рассказа о них Одиссея.

Таково композиционное строение, которое имеют поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея".

Гуманизм поэм

Одна из основных причин бессмертия этих произведений - их гуманизм. Поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея" затрагивают важные проблемы, актуальные в любое время. Автор прославлял мужество, верность в дружбе, любовь к родине, мудрость, уважение к старости и др. Рассматривая эпос Гомера "Илиада", можно отметить, что главный герой страшен в гневе, самолюбив. Заставила его отказаться от участия в сражении, пренебречь долгом личная обида. Тем не менее в нем присутствуют нравственные качества: гнев героя разрешается великодушием.

Одиссей показан как мужественный, хитроумный человек, который может найти выход из любого положения. Он и справедлив. Возвратившись на родину, герой наблюдает внимательно за поведением людей, с тем, чтобы воздать по заслугам каждому. Он пытается убрать из толпы обреченных на гибель единственного из всех женихов Пенелопы, приветствующего хозяина, когда он появляется в образе нищего бродяги. Но, к сожалению, ему не удается это сделать: Амфинома губит случайность. Гомер на этом примере показывает, как следует поступать герою, достойному уважения.

Общее жизнеутверждающее настроение произведений иногда омрачается раздумьями о краткости жизни. Гомеровские герои, думая о том, что смерть неизбежна, стремятся оставить славную память о себе.